Нежилой фонд был изобретением Главного Риелтора Москвы – Растопчина. Граф оказался большим мастером сепарировать недвижимость по характеру потребления. Он прекрасно понимал, что если отдавать недвижимость под многомиллионные очереди нечистой публики, потребляющей колбасу, то никакая ПРА в итоге не светит. Деньги на ветер. Как из живого он делал неживое, так с легкостью из жилого – нежилое. Впрочем, горит жилое и нежилое одинаково ярко и зрелищно.

Войдя в азарт, Растопчин, как кот, метил Москву. Самым крупным из недавних достижений графа стало преображение Манежной площади, которую он расчищал с 1931 года. Некогда вонючее «чрево Москвы» кишело крысами. Лавки, торговые ряды и трактиры снабжали москвичей дичью, рыбой, птицей, поставляли снедь в трактиры и рестораны. Обсчет и обвес покупателей были безобидной шалостью по сравнению с главным бичом – ужасающей антисанитарией, которая расползалась во все стороны в виде бочек с тухлятиной, гниющими шкурами и потрохами. Даже Голицынские и Троекуровские палаты были превращены в «склады», а на самом деле – загажены нечистотами.

Растопчин имел виды и строил планы на подземелье и поверхность Москвы. В 1990-х годах при его непосредственном участии под Манежной площадью вырос крупный подземный торговый комплекс «Охотный ряд». Первоначально конкурс на лучший проект реконструкции площади выиграла архитектурная мастерская Б. Улькина. Но кто такой в масштабах вечности этот Б. Улькин, если за дело берутся бессмертные? Граф подсуетился, и площадь была реконструирована по проекту, предложенному холдингом ЗАО МОСКВА: каскад фонтанов в Александровском саду, входящий в состав торгового комплекса «Охотный ряд», сооружен был в охранной зоне объекта всемирного наследия – Московского Кремля. По мнению некоторых искусствоведов и архитектурных критиков, строительство «Охотного ряда» практически уничтожило Манежную площадь. Но разве дано смертным критикам постичь грандиозность замыслов и фееричность их воплощения бессмертными? Впрочем, и бессмертных конечный результат не совсем устроил, оттого пришлось подправлять – спалить Манеж и перестроить его заново, начинив подземелье в соответствии с новыми задачами. Бюджетные деньги хлестали тогда через край, и комьюнити по мере сил помогало московским властям в их освоении. К тому же волны благорасположенной органики в определенным образом выстроенном подземелье выносили на поверхность отсепарированный выхлоп агрессии, притягивающий беспорядки на Манежную площадь. Значение имели, конечно, не сами беспорядки, а сгустки плоти – носители оных беспорядков. Так происходило со всеми подобными объектами холдинга ЗАО МОСКВА, оснащенными сепараторами: подземный позитив оборачивался наземным негативом.

Массивную фигуру Главного Риелтора Первопрестольной украшала цепь с брелоком в виде зажигалки и внушительной связкой ключей от Москвы и ее недвижимости. Этим серым утром он не обходил дозором подведомственную территорию, а сидел в своем кабинете за массивным столом мореного дуба, над которым красовался плакат по технике безопасности:

ПЕРЕД ВЫПАЛОМ ДАЙ СИГНАЛ И УКРОЙСЯ В БЕЗОПАСНОМ МЕСТЕ!

По другую сторону стола разворачивал цветные обертки, обнажая крупный предмет квадратной формы, элегантный господин, известный в свое время как Петер Карл Фаберже. Вскоре из оберток показался резной ящик с круглыми ячейками, из которых торчали искусно выполненные яйца, переходившие в глубине ящика в основания для печатей разных ведомств с двуглавыми орлами.

– Все несетесь, Карл Густавович? – похохатывал хозяин кабинета, с очевидным удовольствием исследуя яйца.

– А чего ж мне не нестись, коли спрос есть? – отвечал ювелир.

– Несушка вы моя! – умилялся граф. – Вот ведь, что значит настоящий мастер своего дела: из самого простого – да вот хоть бы и из печатей – непременно шедевр выйдет! Таких яиц к завтраку мне еще не подавали! Зато теперь я смогу по мере надобности брать за яйца и Москомимущество, и мэрию, и Моссовет, и БТИ, и налоговую инспекцию с ее же полицией.

– А это, извольте видеть, МВД с таможней. У них яйца исключительно бриллиантовые, огранки «кушон» и «люцер». А просто резать печати – это мне скучно-с.

Карл Густавович подумал, что и он раньше только государю императору такие яйца к завтраку подавал, но не стал озвучивать, хотя и пожаловался Главному Риелтору:

– А спрос растет год от года: только выскочит какой прыщ на голой заднице России, так ему непременно сразу яйца Фаберже и подавай. А где ж на всех напастись? Вот и приходится… Все пальцы уже стер об них, окаянных! – Ювелир предъявил графу ладони, на которых без труда читались обнаженные кости фаланг пальцев. – Иногда, верите ли, хочется нанять Ивана Выродкова да заказать ему отстрел прямо по московскому списку Форбс.

– Господь с вами, голубчик! Кого тогда потреблять будем? Вы их лучше яйцами закидывайте.

Растопчин вынул, примеряясь, яйцо мэрии Москвы. Расписанное драгоценными эмалями, словно на Пасху, красно-белыми башенками в псевдоготическом московском стиле, в руку оно ложилось охотно, плотно прилегая к ладони.

– А вот кого пострелял бы, так это археологов с их маниакальным стремлением к исследованию культурных слоев под сгоревшими объектами. Тоже мне, культурные, – сетовал Риелтор, – подумаешь, печку или колодец нарыли. Я плевал двести лет тому назад в этот колодец, и то никакой ностальгии не испытываю. Но теперь-то уж держитесь, землеройки ученые! – потряс он зеленым яйцом Москомнаследия, выполненным в технике перегородчатой эмали с кракелюрами под старину и благородной патиной на перегородках.

Тепло простившись с ювелиром, Растопчин взялся за телефон. Перед Новым годом у Главного Риелтора наступало горячее время: он активно закупал пиротехнику у китайцев и исследовал Садовое кольцо на предмет нерентабельных квадратных метров.

Император проснулся с дурным предчувствием и неприятным привкусом во рту.

– Пля!.. – выдохнул он, посмотрев на часы. Проспать собеседование в интересующей его конторе, где пахло большими непыльными деньгами, было непростительным раздолбайством.

Почему-то Императору никогда не удавалось начать день с хорошего слова. Просыпался он в последнее время поздно, когда в квартире уже никого не было, а говорить самому себе «доброе утро» представлялось ему первым звонком шизофрении. Да и поводов к хорошему слову с утра давно уже не случалось: ни одна байда приключится, так другая. Вот и теперь ни принять душ, ни позавтракать Император уже не успевал. Наскоро почистив зубы и сбрызнув лицо, он влез в куртку с капюшоном, спадавшим на нос, и выскочил во двор. Смахнув рукавом снег с доставшегося по случаю битого в гонках «ниссана», Император помчался в сторону старого Арбата. Он хорошо понимал, какие деньги крутятся в столице, и изо всех сил старался нащупать жилу. Он системно тралил столичные фонды, пытаясь вщемить в мейнстрим свою тощую задницу.

Вообще-то Император мечтал о карьере ресторанного критика на телевидении или в глянцевом журнале. Прежде всего, потому, что ему перманентно очень хотелось есть. Должность же ресторанного критика, по его прикидкам, должна была решить вопрос пропитания раз и навсегда. Но, как выяснилось, одного только чувства голода для обретения этой прекрасной профессии недостаточно. А лицом для телевидения и пером для журнала он, к своему удивлению, не вышел. Поэтому Император возлагал большие надежды на разнообразные фонды, деятельность которых виделась ему туманной для общественности и необременительной для персонала.