Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мне разрешили использовать помещение клуба для занятий музыкой в свободное от работы время, не в ущерб проведению мероприятий. Так мы и перебрались из моей комнатки в ДК, где нам дали каморку, а там… Там была ударная установка!!! фабрики имени Фридриха Энгельса, усилитель “Родина”, настоящий, с колонкой, усилитель “Бриг”, пара каких-то электрогитар, раздолбанных, но настоящих, электроорган “Юность”. Мы чуть с ума не сошли, когда узнали, что всем этим мы можем пользоваться, не ограничивая себя в громкости, не бояться, что кто-то по трубе постучит или шваброй в потолок станет долбать. Счастью нашему не было предела, и теперь я после работы, а друзья после школы – сразу туда, в Дом Культуры. Все деньги, которые я зарабатывал тогда, тратились на покупку магнитных лент, если удавалось их подкараулить в магазине – покупали штук по десять, потому что писали мы все подряд, все что приходило в голову.
Жалко, что все уже пообсыпалось давно. Конечно же, качество звучания на новом оборудовании было выше, чем раньше на порядок, не побоюсь этого слова. Стукнуло мне восемнадцать лет, и мы расстались с друзьями – я загремел на Новую Землю, на передовые рубежи противовоздушной обороны. Через пол года медкомиссия пришла к выводу, что дальнейшее моё пребывание на службе Родины невозможно, меня комиссовали по состоянию здоровья, и я вернулся домой.
Радости друзей не было предела. Вернулся на завод, где меня приняли с распростёртыми объятиями, даже подкупили в мое отсутствие новой техники: усилитель “Трембита”, еще один “Бриг” помощнее, мне он особенно понравился. Купили прибалтийский электроорган и самое главное – электрогитара “Урал”! Вот это была еще одна знаменательнейшая веха в истории коллектива. На этой гитаре я играл с восьмидесятого года аж по девяностый, потому что в девяностом году на фирме “Мелодия” в Ленинграде я записывал альбом “Свободы Захотели” еще на этом лохматом инструменте, который я истязал как хотел без страха сломать, да и сломать “Урал” было по силу лишь трактору.
Вооружившись этим всем богатством, мы каждый день проводили в репетициях и записях. Идеи сквозили изо всех мест, вырываясь наружу, а названия еще у нас не было. И тут произошло замечательное событие, которое дало нашей группе название и утвердило наш авторитет в молодёжно-музыкальной среде города. В 81м году вызывает меня уже новый секретарь комсомольского комитета завода Яков Попоренко и говорит:
– “Сергей, дело такое: на следующей неделе у нас проводится городской конкурс советской эстрадной песни и от каждого комитета комсомола при каждом трудовом коллективе посылается на конкурс коллектив. Мы не можем пройти мимо этого события, а у тебя, как я понял, есть ансамбль. Как я слышал, проходя мимо, краем уха, играть вы умеете, получается у вас неплохо. Одно условие – нужно петь песни советских композиторов” Здесь я попал в затруднительное положение – ведь песни советских композиторов это песни кого? Ясно кого… всех, кто тогда были членами союза композиторов. Нас это принципиально не устраивало, и я предложил ему компромисс:
– “Давай, Яша, мы возьмем тексты советских поэтов, а уж музыку-то мы сами напишем, чем я тебе не советский композитор, у меня советский паспорт, я комсомолец, ударник коммунистического труда, разве я не имею права?” – “Ну, хорошо, конечно имеешь право, кто посмеет тебя этого права лишить… а название ВИА вашего какое? Мы сейчас заявку Горком ВЛКСМ составляем, а в графе названия вашего коллектива пока прочерк. Как вы называетесь?”
– “Мертвые Уши”, – отвечаю я, и секретарь Яша сползает от смеха под стол. – “Сергей, какие “Уши”, ты ж взрослый человек, комсомолец, меня только не позорь, нельзя так называться музыкальному коллективу, это же не банда гангстеров, подумай сам»». Я подумал, что действительно, для конкурса советской вокально-инструментальной песни название “Мертвые Уши” как-то не вяжется, но в голову ничего не приходило.
– “Может еще “Большое Железо” мы думали… а что – здесь Красная Кузница, судоремонтный завод, вокруг полно, можно сказать одно железо вокруг. – “Нет, это всё не то”, – отметает секретарь, – “нужно что-нибудь соответствующее нашему региону, отражающее север, нашу природу, колорит, давай может “Поморы”… – “Ну что “Поморы”, еще скажи “Северяне”… Уже есть ВИА “Поморы” и “Северяночка” тоже есть танцевальный ансамбль, может еще “Облачный Край” назваться – видишь тучи у нас всегда постоянно…” -“О! Всё!”, – обрадовался Яша и сразу говорит своей секретарше, – “Пиши, Таня – Облачный Край, пусть так и будет”. У меня-то просто с языка сорвалось, мне не нравилось, но Яков уже все решил. Ну и фиг с ним, подумал я, пусть будет “Облачный Край”, главное что не “Поморы”, не “Северяне” и не “Корабелы”. Название двусмысленное, то ли край в облаках, то ли облака край, в общем, это было не понятно, и вот и хорошо. Зато красиво. На том и порешили. Ушла заявка, в которой я был записан как автор музыки и руководитель ВИА “Облачный Край”. Графу “музыкальное образование” мы деликатно пропустили, дабы не смущать жюри, а то в последний момент наш выход могли и запретить.
Я взял три стихотворения: Твардовского, Симонова и Орлова. Мы сочинили музыку забойную такую, хардроковую, нечто среднее между Deep Purple, Uriah Heep и Black Sabbath, оделись в вельветовые пиджаки и брюки клёш, как вышли да каааак шарахнули… Мы выступали ближе к концу и надо сказать, что до нас песню “Малиновки заслышав голосок” предыдущие коллективы исполняли семь раз, а “Летний вечер” Стаса Намина исполняли аж девять разных коллективов. Но эти песни были признаны, они звучали в эфире, а тут выходят какие-то странного вида битлы, какой-то Облачный край, а еще ведущая объявляет: музыка Богаева на стихи Орлова – “Его зарыли в шар земной” и, такая грудастая, цокая каблучками уходит. И мы… ба-ба-ах! Ну, зал оторопел, жюри – глаза выпучены, я встретился взглядом с секретарём Яшей, комментарии излишне… Пиздец полный, тишина гробовая, и после третьего номера под стук своих копыт мы покинули сцену.
За кулисами гитарист местного ансамбля, который на танцах там играли подскочил и давай хлопать нас по плечу: – “Ну, вы молодцы, ну вы ваще, ну, вы и вдарили, вот уважаю!”. Это нас немножечко приободрило, мы молча прошли к автобусу, молчаливый Яша Попоренко нам ничего не сказал, но по лицу его всё было видно. Приехали
