Батюшка выразил желание сам исповедовать Алика в первый раз, хотя тому не было ещё семи лет (он, очевидно, знал, что не доживёт до того времени, когда Алику исполнится семь). После своей первой исповеди Алик так передавал свои впечатления: «Я чувствовал себя с Дедушкой так, как будто я был на небе у Бога, и в то же время он говорил со мной так просто, как мы между собой разговариваем».

О. Пётр Шипков[6] глубоко уважал матушку (схиигуменью Марию[7]. – Ю.П.). Незадолго до своего ареста он приехал к ней и со слезами просил принять его духовных детей, когда он будет далеко. «Уж моих-то вы примите», – говорил о. Пётр. Узнав о том, что Алик (тогда ещё школьник) сблизился с матушкой и проводит у неё каникулы, о. Пётр писал: «Я очень рад, что Алик познакомился с матушкой. Где бы он ни был, знакомство с человеком такого высокого устроения будет полезно ему на всю жизнь. Таких людей становится всё меньше, а может быть, больше их и совсем не будет».

Матушка очень любила всю семью Меней. Бывало, увидит Алика в окошко и кричит: «Девчонки! Открывайте скорее дверь! Наш отец архимандрит к нам бежит». Так она его шутливо называла. Однажды она его спросила: «Кем ты хочешь быть?» Он быстро ответил: «Доктором? Нет. Инженером? Нет. Художником? Нет». Подумал и сказал: «Священником».

Марианна Вехова

Вера Яковлевна, двоюродная сестра Елены Семёновны Мень, очень мучилась проблемой, не будет ли её крещение предательством веры отцов и дедов – иудаизма. Вера Яковлевна любила Христа, но не решалась стать членом православной церкви.

Однажды Елена Семёновна с восьмимесячным Аликом на руках стояла в комнате, и вот входит Вера Яковлевна и начинает говорить о своих сомнениях. Вдруг Алик запрыгал на руках у матери, засмеялся и стал дёргать крестик у неё на шее. Она поняла, что он не просто так его теребит, что у него какая-то цель и надо дать крестик ему в руки. Она сняла и дала ему крестик. Он расправил цепочку и потянулся к Вере. Она подошла ближе, он надел на неё крестик и радостно заулыбался.

– Ну вот, все сомнения разрешил! – сказала растроганная Вера. – Он меня благословил, и я послушаюсь.

Священник Виктор Григоренко

Как рано он начал рисовать? Что его интересовало? Есть рисунок, на котором в три или четыре года маленький Алик изобразил евхаристическую чашу. Что его сверстники рисовали? Наверняка это были танки, самолёты или ещё что-то подобное.

Монахиня Досифея (Елена Вержбловская)

Когда я в первый раз увидела его родных и его самого, ему было только восемь лет. Пришёл он вместе со своей мамой и тётей. Это был очень красивый мальчик. Я помню, как он присел на корточки в углу и смотрел на всё широко раскрытыми глазами, как будто вбирал в себя всю атмосферу этого маленького домика, всю таинственную и удивительную жизнь, которой он был пропитан. Впоследствии, когда подрос, он часто беседовал с матушкой, и так долго, что пожилые монахини удивлялись, как может матушка часами разговаривать с ребёнком.

Прасковья Иванова

Была дивная осень. Сентябрь 1935 года. Золотая такая, как писал Пушкин: «Очей очарованье…» Я жила в Загорске со своими тётушками Прасковьей Ивановной и Ксенией Ивановной. (Прасковья была монахиня Никодима, а Ксения – монахиня Сусанна). Это были родные сёстры моего отца Матвея Ивановича, который умер очень рано, когда мне было три месяца. Мама вышла замуж второй раз, а я осталась жить со своими родными тётками. Некоторое время, в раннем детстве, я жила с бабушкой. Меня несколько раз брали жить в мамину новую семью, но я убегала обратно и хотела жить только с тётей Пашей и тётей Ксенией. Мы жили на улице Пархоменко, 29, она и сейчас так называется. Вместе с нами тайно жил архимандрит Серафим (Батюков). И вот, однажды мне сказали, что завтра надо натаскать воды, так как будут крестины. Батюшка Серафим будет крестить молодую мать и младенца в один день.

Как это было? Вот как. Мне было семнадцать лет, и надо было сначала наносить сорок вёдер воды в кадку (чин такой был у нас). Воду надо было носить из ключа, с другой стороны оврага, перейдя через речку Гончура. Я сама сделала ступеньки в земле от самой калитки до речки. Весь день накануне крещения я носила воду. Кадка стояла внутри дома, её, пустую, перекатили в комнату батюшки.

Приехали Леночка с Аликом и Тоня (подруга Верочки Антонина Ивановна). Батюшка их очень ждал, волновался. Алика крестил первого. Двери в обе комнаты были открыты, все иконы смотрели на Алика, везде горели свечи и лампадки. Мы очень старались всё украсить по-праздничному ко дню крестин. Когда о. Серафим погружал Алика в воду, то появилось необыкновенное благоухание. Все замерли, потому что это не был запах ни цветов, ни сада, а какой-то другой, особенный (духами тогда никто из нас не пользовался). Отец Серафим помолился и сказал: «Великий человек будет».

После крещения Алика завернули и дали мне на руки, чтоб я гуляла с ним в саду, пока крестят Леночку. Крёстным отцом был сам батюшка Серафим, а крёстной матерью, кажется, Тоня, Антонина Ивановна. Я вышла в сад с Аликом на руках. У нас был сплошной забор, а по бокам простой штакетник, и через него было видно, что в саду делается. И я очень боялась, что меня увидят с ребёнком на руках и начнут спрашивать, откуда ребёнок, ведь у нас жили только две мои тётушки и я (про отца Серафима никто не знал). Вот так, со страхом, я гуляла с Аликом по саду.

После крестин был простой обед и чай, пришло несколько человек, вместе со всеми нами было двенадцать человек. Леночка с Аликом в этот же день уехали, и Тоня тоже уехала с ними. Меня поразило необыкновенное лицо Леночки после крещения. Оно было как ангельское.

После крещения Леночка с Аликом часто к нам приезжали, но особенно часто стали бывать во время войны, когда о. Серафим благословил Леночку с детьми переехать из Москвы в Загорск. Батюшка сказал так: «Преподобный Сергий сохранит всех вас». Сначала они жили у моей старшей сестры Фаины, у неё муж погиб на фронте и тоже было двое детей. В это время Леночка имела возможность ходить к нам часто. Потом Леночка с детьми перебралась на Кустарную улицу, где жила монахиня Мария.

Анна Корнилова

Итак, Леночка и Верочка, Алик и Павлик и отец мальчиков Владимир Григорьевич – дружное и тёплое семейство. Чтобы Павлик, тогда ещё совсем маленький, не потерялся и знал свой адрес, Алик придумал для него стихотворение:

Почему именно «бригадира», так навсегда и осталось загадкой. Как остался загадкой и «неудачник-мышелов». Когда, бывало, засидевшись у тёти Леночки, мы уходили домой с чёрного хода (в Москве в войну все ходили с чёрного хода), то Павлик из светлого пятна двери напутственно возглашал: «До свидания! Будь здоров, неудачник-мышелов».