Семейное предание сохранило историю о том, как прабабушка Алика, ещё задолго до его рождения, получила некое предзнаменование. Однажды, когда она тяжело заболела и рекомендации врачей не приносили никакого облегчения, ей посоветовали обратиться за помощью к отцу Иоанну Кронштадтскому. Тот, увидев пришедшую к нему женщину, сказал: «Я знаю, что вы некрещёная, но в потомстве вашем будет большой христианский праведник».

Здоровье о. Серафима Батюкова было сильно подорвано. Он заболел и, предчувствуя кончину, благословил Леночку, Верочку и Алика образом Богоматери «Всех скорбящих радосте», а Павлика – «Нечаянной Радостью». Своё духовное руководство он завещал о. Петру Шипкову, о. Иераксу (Бочарову), о. Владимиру Криволуцкому[8]. Умер о. Серафим 19 февраля 1942 года. Узнав, что «Дедушка» умер, Алик сказал: «Я так и знал, только это совсем не страшно, он ушёл в Царство Небесное». Похоронили о. Серафима тут же, в «катакомбах», под домом, в том месте, где находился Престол. Так это делали и первые христиане.

Маруся рассказывала, что ещё перед войной о. Иеракс (Бочаров) по благословению о. Серафима (Батюкова) скрывался на чердаке в доме у В.А. Корнеевой, в Лосинке, в течение восьми лет и тайно совершал богослужение. Как-то после литургии о. Иеракс взял на руки маленького Алика, который держал крест, и люди прикладывались к этому кресту в руках будущего преемника священников катакомбной церкви.

Однажды, когда Алик вёл себя неподобающим образом, ему сказали, что надо же себя уважать! Он задумался, а потом ответил: «А я думал, что надо уважать других…»[6]

Роза Кунина-Гевенман

Расхождения во взглядах Леночки и её мужа Володи никогда не препятствовали их любви и привязанности друг к другу. Этот миролюбивый дух передался их детям – Алику и Павлику, его младшему брату. Никогда я не слышала об их ссорах. Чудная фотография маленьких мальчиков – Алик, обнимающий Павлика, – всегда встречала меня при входе в небольшую уютную комнату на Серпуховке, где долго жила Леночкина семья. Из круга пожилых Леночкиных друзей я впоследствии узнала о редкой в детском возрасте деликатности и доброте детей к старым людям. Подрастая, братья очень дружелюбно встречали детей, в том числе и моих двух сыновей, на родительской даче в Отдыхе. Их игры проходили весело, без всяких драк и шума. При случайных встречах с нашими сыновьями много-много поздней и Алик, и Павлик с удивительно добрым смехом вспоминали далёкие детские годы и их забавы в дачном посёлке.

Елена Семёновна Мень

Евангелие я читала постоянно, хотя и не ежедневно. Некоторые места действовали на меня с огромной силой. Но сильнее всего меня потрясали слова: «Кровь Его на нас и на детях наших!» Когда читала это место, я почти теряла сознание. Верочка (Вера Яковлевна Василевская. – Ю.П.) часто ездила ко мне и оберегала меня с особенной заботливостью. Нам всем казалось, что родится мальчик, и я заранее выбрала ему имя – Александр. А мама в письмах называла его Аликом задолго до рождения. Я ушла в декретный отпуск за полтора месяца до рождения ребёнка, а мама приехала в Москву за месяц до родов.

22 января 1935 года я родила моего первенца – Александра. Роды были тяжёлые, длительные, тянулись почти сутки. Но зато когда мне впервые принесли кормить крохотного, беспомощного младенца, я была счастлива. На ручке у него был браслетик с надписью: «Мень Елена Семёновна. Мальчик».

На десятый день я выписалась из родильного дома. За мной приехали Володя, мама и Верочка. С появлением моего первого сыночка у нас началась новая жизнь. Центром нашей семьи стал Алик.

В начале лета мы переехали на дачу в Томилино. Однажды к нам приехала Тоня и спросила, не хотела бы я крестить Алика. Я сказала, что очень хочу крестить его, но не знаю, как это сделать. Тоня вызвалась помочь мне в этом. Потом она спросила, не хотела бы и я креститься. Тут вдруг на меня напал какой-то страх, и я отказалась. «Значит, будем крестить одного Алика», – сказала Тоня. Она ещё немного побеседовала со мной и отправилась домой. Я пошла её провожать. На обратном пути сильный порыв мыслей и чувств охватил меня. С девятилетнего возраста я собиралась креститься. И вот прошло восемнадцать лет, и, когда передо мной этот вопрос встал вплотную, я испугалась, смалодушничала и отказалась. Почему? Как это могло произойти? Тут же я села писать Тоне покаянное письмо и, конечно, сказала, что с радостью приму крещение.

Через некоторое время Тоня снова ко мне приехала. Она показала моё письмо своему старцу (архимандрит Серафим. – Ю.П.), и он сказал, что как только мой муж уедет в отпуск, я могу сразу с Аликом и с Тоней к нему приехать. Володя 2 сентября должен был быть уже на Кавказе. На этот день я и назначила Тоне приехать в Москву, к Верочке, и сама с Аликом приехала туда из Томилина. Бабушка моя в этот день была особенно нежна со мной и долго меня обнимала и целовала перед отъездом. А Тоня в это время потихоньку мне говорит: «Прощайся, прощайся с бабушкой – другая приедешь». Эти слова болезненно прозвучали в моём сердце. Верочка ужасно волновалась, не зная, куда я еду с ребёнком, хотя о цели нашей поездки я ей говорила. Тоня предлагала ей ехать с нами, но Верочка не решалась. Я взяла с собой сумку с пелёнками. Тоня купила по дороге две рыбки и пять булочек, и мы поехали на Северный вокзал. Сколько я ни спрашивала у Тони, куда мы едем, она не отвечала. И лишь выйдя из вагона, я поняла, что мы в Загорске. Я там была с экскурсией в 29-м году. Тоня взяла Алика на руки, а я взяла сумки. Тут меня охватило сильное волнение. Я знала, что иду к Тониному старцу, и знала, зачем иду. Я волновалась всё больше и больше. Сумки с пелёнками и булочками стали непомерно тяжёлыми. Тоня быстро шла с Аликом на руках. (Она потом мне призналась, что боялась, как бы я не передумала и не вернулась.)

Алик был спокоен и как бы предчувствовал всю значительность того, что должно было совершиться, хотя ему было только семь с половиной месяцев. Я стала задыхаться и умоляла Тоню остановиться. Но она всё летела вперед. Наконец я села на какую-то скамейку в полном изнеможении. Тоня села рядом со мной. «Ну, расскажи мне хоть, как он выглядит внешне», – сказала я. Ведь мне не приходилось даже беседовать со священниками. Тоня сказала, что у него седые волосы и голубые глаза. «Глаза эти как бы видят тебя насквозь», – добавила она.

Тут мы встали и пошли и вскоре дошли до его дома. Тоня позвонила, и нам открыла дверь женщина средних лет, очень приветливая, в монашеском одеянии. Она ввела нас в комнату, чистенькую, светлую, всю увешанную иконами. Там, по-видимому, нас ждали. Но самого батюшки не было, и он долго не появлялся. Я поняла, что он молится прежде чем нас принять. Наконец он вышел к нам. Тоня с Аликом подошла к нему под благословение, и я вслед за ними. Я по незнанию положила левую руку на правую. Батюшка это сразу заметил и переставил руки. Затем предложил: «Садитесь». Если бы он этого не сказал, я бы грохнулась на пол от волнения и напряжения. Некоторое время мы сидели молча. Наконец батюшка спросил меня: «Знаете ли вы русскую литературу?» Я удивилась этому вопросу, но, вспомнив «Братьев Карамазовых» и старца Зосиму, поняла, почему он меня об этом спросил. Задал мне ещё несколько житейских вопросов. Потом мы сели ужинать. Пища была постной, и батюшка подчеркнул, что это имеет непосредственное отношение к нашему крещению. Затем Алика взяла на руки женщина, которая открыла дверь. Алик был тих и спокоен, как бы понимая всю серьёзность происходящего. Батюшка увёл меня в другую комнату и просил рассказать всю мою жизнь. Я ему всё рассказала, как умела. Потом нас уложили спать. Алик спал крепко, а я не спала всю ночь и, как умела, молилась.