к лестнице, в это время моих ушей коснулось: «Союзные войска героически отражают наступление немецких войск в направлении Дюнкерка …» Спустился с третьего этажа, на котором располагалась моя комната, и снова попал на улицу, ведущую к набережной бухты. Что делать дальше? Мои ноги затопали по направлению к морю.

Дойдя до набережной, оглянулся по сторонам и увидел кафе с деревянной вывеской. Большие облезлые буквы — наверное, зелёного цвета — «Кафе у бухты» зазывали присесть за столик с видом на море. Что же неплохое предложение, трудно было отказаться. Полшиллинга, и на моём столе появился бокал вина и кусок ветчины. Полосатый тент слегка колыхался над головой, скрывая меня от яркого мальтийского солнца, но я всё равно жмурился. Иногда открывал глаза, рассматривая бастион острова Мануэля с уже привычными стволами орудий, направленными в такое безоблачное небо; местные мальчишки прыгали с пирса в ещё холодную воду, казалось, что я слышу их радостный визг.

«Время лечит, время лечит…» — повторял как заклинание и даже начал верить в это. На противоположенном берегу увидел церковь, опять неприятно пробежал холодок внутри: родители всегда и везде будут со мной.

Так протекал мой первый день на Мальте. Я продолжал сидеть на уличной площадке кафе, изредка бросая взгляд на проходящих мимо людей. Ничего примечательного я в них не находил. Мне они напоминали итальянцев: озабоченные делами, но не спешащие, коренастые, темноволосые, усатые, но это касалось как мужчин, так и женщин (ну, разве что кроме усов). К тому же, сейчас, в полдень на набережной было немноголюдно, да и за столиками кроме меня никого не было. Поэтому я отвёл взгляд на противоположенный берег, где по оживлённой набережной резво носились повозки, запряжённые ослами и лошадьми. Иногда их расталкивали редкие автомобили.

Когда мой взгляд вновь вернулся к набережной перед кафе, что-то изменилось. Сразу не понял. Прошло несколько секунд, прежде чем сообразил: на тротуаре, недалеко от кафе, появилась девушка с большим чемоданом. С растерянным видом она крутила головой, как будто пытаясь понять, что происходит, потом повернулась к бухте и уставилась на море.

«Странная какая-то дамочка», — пробежала у меня первая мысль. Поскольку окружающая обстановка для меня уже не представляла интереса, то сосредоточил своё внимание на странной девушке. Судя по всему, она устала. Поставив чемодан, девушка села на него. Подперев голову рукой, она смотрела на воду.

Мой внимательный взгляд пару минут изучал новый объект на набережной: девушка среднего роста с неплохой фигурой была одета в летний костюм, состоявший из длинной широкой юбки и приталенного жакета с широкими лацканами, на ногах светлые туфельки на невысоком каблуке. Её лица не разглядел: на голове девушки покоилась небольшая белая шляпка без полей, но с опущенной вуалью, кружевные перчатки дополняли её туалет.

«Возможно, это француженка», — предположил я. Что навело меня на эту мысль? Очевидно, расцветка её костюма: белый в крупный чёрный горошек — на первый взгляд, рисунок для провинциальной обывательницы, но для безупречного покроя и элегантности, с которой костюм сидел на даме, расцветка становилась идеальной. Всё это заставляло подумать о парижском ателье.

Мне стало любопытно, и я решился. В конце концов, мне было двадцать с небольшим, и я был галантен как истинный француз. Встав, направился к сидящей на чемодане девушке. Она сначала не заметила меня, поэтому, когда услышала мой голос, вздрогнула и повернулась ко мне. Посмотрев на меня снизу вверх, она приподняла вуаль шляпки-таблетки. Теперь можно было разглядеть её лицо. На меня смотрела девушка лет двадцати — двадцати трёх с большими карими глазами. Овальное лицо, сужающееся к низу, небольшой подбородок, тонкие тёмные брови, контрастирующие с цветом волос, и прямой аккуратный носик дали мне повод сделать глупое заключение: «Несомненно, она красива! — конечно, в молодости мы все эксперты в таких вопросах. — Только что она делает в этом забытом даже войной месте?»

— Мадам, могу Вам чем-то помочь? — повторил ещё раз свой вопрос по-французски.

Её губки удивлённо приоткрылись, обнажив белые зубы:

— Вы француз? — наконец, вымолвила она, не вставая со своего чемодана. Шапка едва достигавших плеч светлых волнистых волос, собранных в причёску а-ля Даниэль Дарьё, упрямо противостояла налетавшему с моря ветерку. — Боже правый, не думала встретить здесь соотечественника, — она смотрела на меня беспомощными глазами.

Настоящий галл не только галантен, он ещё и рыцарь, готовый умереть ради дамы без раздумий.

— Мадам… э-ээ, простите? — я вопросительно смотрел на незнакомку.

Та смущённо улыбнулась:

— Надэж, — она на мгновение опустила глаза, но потом тут же опять посмотрела на меня. — Надэж Растиньяк.

— Мадам Растиньяк? Э-ээ, Вы из… — сразу на ум пришла избитая ассоциация, хотя я тут же остановил себя, но она всё поняла и сама закончила за меня:

— Вы хотите сказать: из «Человеческой комедии»? Отвечу, нет, у Бальзака был Эжен де Растиньяк», — девушка недовольно нахмурилась, по-видимому, не в первый раз столкнувшись с шуткой по поводу своей фамилии.

Понял всю глупую неуместность своей несостоявшейся остроты. Наверное, мои уши мгновенно покраснели, девушка улыбнулась. Я затараторил:

— О, простите, мадам Растиньяк. Прошу меня извинить. Разрешите представиться: Викто́р Ракито́ф, — мои уши ещё больше покраснели. «Дьявол! Как нехорошо получилось! Тоже мне кавалер!» — корил себя.

— Что Вы! Не стоит, — она продолжала улыбаться мне, и я воспрянул духом.

— Что у Вас произошло? — я переступал с ноги на ногу.

Девушка подперла щёки кулачками и, глядя на рыбацкие лодки, пришвартованные в бухте, поведала свою историю:

— Плыла из Тулона в Триполи через Геную, но наш пароход задержали английские катера, и вот нас препроводили для досмотра в Ла-Валетту: пароход ведь итальянский, — она пожала плечами.

— А что Вы делаете здесь? На набережной? — спросил я, но тут же опять понял бестактность своего вопроса. — О, простите за мой допрос, мадам Растиньяк, — машинально выставил вперёд открытые ладони в жесте извинения.

— О, нет, — Надэж продолжала смотреть на море. — Взяла в порту кабриолет…

«Всё-таки, только парижанка может назвать старую портовую колымагу кабриолетом», — усмехнулся про себя.

— …но гостиница оказалась заполненной, извозчик взял сто франков… — продолжала девушка.

«Сто франков!» — я присвистнул.

— …и, не дождавшись меня, уехал. Вот и всё, — закончила мадам Растиньяк и обернулась ко мне. На меня