Из воспоминаний Айвазовского о Гоголе. Боткин[20] и Панаев[21]. Гоголь в Венеции и Петербурге. Глинка, Брюллов и Кукольник. Влечение к югу. Разговоры с Николаем I. И. К. Айвазовский и семья В. В. Самойлова[22]. Знакомство с Ф. М. Достоевским и А. Н. Майковым. Стихи Майкова, посвященные Айвазовскому. Последние портреты И. К. и просьба передать их А. Г. Достоевской и А. В. Гейне-Самойловой. В. Г. Авсеенко[23]. В доме А. В. Гейне-Самойловой. Два путешествия И. К. с в. к. Константином Николаевичем и с императором Николаем. Предсмертные встречи с Н. В. Гоголем и В. А. Жуковским. Смерть Брюллова.

Сам И. К. в Петербурге еще недавно рассказал нам, как в Венеции он обрадован был встречей с В. П. Боткиным и И. И. Панаевым. С ними он познакомился и встречался и раньше, до отъезда в Италию, в Петербурге в кружках М. И. Глинки и Кукольника.

Посещая в Венеции своих старых знакомых земляков, Айвазовский и увидел у них Н. В. Гоголя, которого он потом всегда так типично описывал. «Кто это такой?» – тихо спросил Айвазовский у Панаева. «Это Гоголь!» – ответил вполголоса Панаев, но творец «Мертвых душ», услышав вопрос художника и подойдя к нему, крепко, с волнением стал пожимать ему руку. «Вы Айвазовский, и я не знал раньше вас, не встречал нигде, ах, как я жалею об этом!» – воскликнул Гоголь, крепко сжимая ему руку и ежась по обыкновению. «Знаете, Иван Константинович, – обратился Панаев к Айвазовскому, – ведь Гоголь ваш горячий поклонник. Он любит до смерти ваши картины, и когда ими любуемся, то буквально захлебывается от восторга». – «Не мудрено захлебнуться, когда в своих картинах он дает такую чудесную воду», – ответил наш Гоголь, дружески похлопывая по плечу ладонью сконфузившегося от таких красноречивых похвал Айвазовского.

В Петербурге, по приезде из-за границы после блестящего триумфа И. К. и помещения знаменитой картины его «Хаос» в римскую галерею Ватикана, за что папа Григорий XVI тогда же наградил художника золотой медалью, решено было отпраздновать получение этой медали пиршеством у Панаева и Боткина. Пир удался на славу. Присутствовавший тут же Гоголь, во время разгара пира, сказал, обращаясь с прочувствованным, полным блестящего юмора спичем к Айвазовскому: – «Исполать тебе, Ваня! Пришел ты, маленький человек, с берегов далекой Невы в Рим и сразу поднял „Хаос“ в Ватикане!»

– И ведь что обидно, – закончил свою речь Гоголь, после того как Айвазовский бросился ему на шею от восторга: – подыми я в Ватикане хаос, мне бы в шею за это дали, писаке, а Ване Айвазовскому дали золотую медаль…

Дружба Айвазовского с Гоголем окрепла в этот приезд его в Петербург, и вскоре между ними завязалась переписка, которая, впрочем, недолго продолжалась вследствие болезни Гоголя. Вспоминая о возвращении из-за границы в нашу северную Пальмиру И. К. Айвазовского и о встречах его здесь с Гоголем у М. И. Глинки и Кукольника, мы не можем умолчать о кружке «братии», который в 1845 году почти распался. М. И. Глинка сам уехал вскорости концертировать за границу. Кукольник занят был своим изданием «Художественной газеты» и новыми повестями, а К. П. Брюллов предался и всецело отдал себя своим бессмертным работам по украшению Исаакиевского собора. Перестали собираться их веселые приятельские кружки, смолкли остроумные беседы, полные оживления и воодушевления наших друзей. И вот, с наступлением ранней весны того же года, Иван Константинович Айвазовский, по собственным его словам, почувствовал непреодолимое влечение ехать на юг, на родину, на берег любимого и прославленного им на вечное время Черного моря.

Южная природа родного края вызывала в нем это чувство и была неистощимым источником вдохновения для трудолюбивого художника. «Это чувство, или привычка, – говорил он, – было всегда моею второю натурою. Зиму я охотно проводил в Петербурге, работал, развлекался, деля досужее время с моими добрыми знакомыми, но чуть повеет весной – и на меня нападает тоска по родине: меня тянет в Крым, к моему любимому Черному морю. Это свойство моей души или, если хотите, требование организма, не раз вызывали милостивые замечания со стороны покойного государя Николая Павловича. „Ты изленишься, – сказал он мне однажды, – будешь сидеть там сложа руки“. На ответ мой, что пребывание на юге не ослабляет моего трудолюбия, император с улыбкой заметил: „Впрочем, живи, где хочешь, только пиши, пиши и не ленись. Ты по пословице: «Сколько волка ни корми, а он все в лес глядит»“». «Милость и благосклонное внимание ко мне императора были для меня велики и останутся навсегда незабвенны», – говорил Айвазовский, вспоминая царствование Николая I и свою молодость. Для ближайшего ознакомления с движениями военных кораблей государь предложил И. К. присутствовать вместе с ним на морских маневрах на Финском заливе.

Однажды император Николай Павлович заметил, что находит, что всплески от ядер на воде не совсем согласны с действительностью и надо исправить картину. И. К. позволил себе отозваться, что предпочитает вместо исправлений написать новую картину, и государь согласился с предложением художника, но министр двора кн. П. М. Волконский предупредил его, что вторую картину он обязан написать без всякого уже за нее вознаграждения.

«Даже без этого предварения я не упомянул бы и сам о вторичной плате, – говорил И. К., – но покойный император Николай Павлович, со свойственной ему истинно царской щедростью, приказал выдать мне и за вторую картину точно такое же вознаграждение, как и за первую». И прибавлял об обаятельной благосклонности и обхождении государя, с которыми он относился вообще ко всем художникам и артистам, в числе которых был как известно, и его друг, пользовавшийся благосклонностью царя, Василий Васильевич Самойлов, с семьей которого был всегда очень дружен И. К. Айвазовский. И даже за 2 недели до смерти, в день своего отъезда, он с умилением вспоминал об этих далеких днях дружбы и просил меня передать от него портрет с надписью (последний снимок его в фотографии Пазетти, снятый на Вербной неделе) дочери знаменитого артиста Александре Васильевне Гейне (рожденной Самойловой), которую, по собственным словам, он знал совсем маленькой, так как она почти росла на его глазах, и потом «некогда отплясывал на балах» с ней и всякий приезд в Петербург ее навещал в ее роскошных домах на Воскресенском проспекте и на Фонтанке.

Другой портрет с надписью он поручил передать мне Анне Григорьевне Достоевской, с покойным мужем которой он встречался на выставках картин в Петербурге и у Дм. В. Григоровича. Ф. М. Достоевский, по словам его, всегда восхищался «волнами Айвазовского», и портрет знаменитого художника висел на стене рабочего кабинета великого писателя земли русской. Певец чердака и подвала любил певца моря и считал себя поклонником его дарования, как и его общий с ним друг А. И. Майков.