– И? – Это удар в самое сердце нашего научного знания. По утверждению Юма, наука, основанная на каузальности, метафизична, а не эмпирична. Она не может иметь подтверждения. Но подтверждение, верификация, – основа нашего знания. Это же касается и философии. По словам того же Юма, невозможно верифицировать философские утверждения, если они не являются результатом непосредственного опыта.

– Какие утверждения? – Например, такие: «Это яблоко – зеленое».

– Но ведь это значит, что философии практически нечего сказать.

– Абсолютно верно. Именно эту крайнюю трудность и пытался преодолеть в своей философии Иммануил Кант.

– Как? – Он пытался показать, что, несмотря на разрушительный скептицизм Юма, вполне возможно создать некую метафизическую систему. Это стало бы базисом для универсальной и логически необходимой формы знания, такой, которая устояла бы перед скептицизмом Юма. Впервые Кант изложил эти взгляды в своей «Критике чистого разума».

– Значит, метафизика Канта – это попытка создать некую высшую науку, которая гарантирует истинность нашего знания?

– Именно так. – И как же он это сделал? – Кант создал так называемую критическую философию. Им был предпринят глубокий анализ эпистемологии, того фундамента, на котором покоится наше знание. Согласно Канту, мы делаем некие суждения, без которых невозможно никакое знание. Эти суждения классифицируются как «a priori синтетические». Под синтетическими он понимал то, что они не являются аналитическими, а содержащееся в них знание не подразумевалось в первоначальной идее. Например, «мяч круглый» – это аналитическое суждение, потому что понятие «круглый» содержится в понятии «мяч». Но «мяч блестящий» – это синтетическое суждение. Оно сообщает нам о мяче больше, нежели то содержится в первоначальной идее, точно так же, как и эмпирическое суждение. Под априорными Кант понимал суждения необходимые и универсальные. Им надлежало быть истинными до проверки их через опыт и созданными исключительно разумом. В отличие от суждений, сделанных в результате опыта, они не являются конкретными и случайными. То есть они не относятся лишь к одному случаю и не имеют логической обусловленности вроде утверждений типа «Эта лошадь выиграла скачки» и «Эта лошадь – гнедой масти».

Как и любое научное утверждение, эти априорные синтетические утверждения должны быть неоспоримыми и универсально истинными. Иными словами, они должны иметь ту же силу, что и аналитические утверждения. Они должны быть применимы к опыту и в то же время предшествовать ему.

Главным вопросом для Канта был следующий: «Возможны ли синтетические априорные утверждения?» Он распространял этот вопрос на области математики, физики и метафизики. Согласно его взглядам, математика имеет дело с пространством и временем. Кант утверждал, что вопреки нашему опыту пространство и время априорны, то есть они являются не частью нашего опыта, а лишь необходимым условием нашего опыта. Мы неспособны обладать опытом без этих «форм чувственности».

Далее Кант доказывает, что постулаты физики являются априорными утверждениями. Они классифицируют эмпирические суждения (и потому являются синтетическими), но используют концепты, предшествующие опыту (и потому являются априорными). Эти концепты, или «категории нашего рассудка», как называл их Кант, подобны пространству и времени в математике. Такие «категории» – обязательный фундамент нашего знания. Они включают в себя такие понятия, как качество, количество, отношение (включая каузальность) и модальность (например, бытие и небытие). Они не являются частью нашего опыта, и все же наш опыт без них невозможен.

Однако, когда мы обращаемся к метафизике, верно обратное. Метафизика не имеет ничего общего с опытом (поскольку находится «за пределами физики»). Это означает, что мы не можем применять к метафизике «категории», такие как количество и качество, поскольку они лежат в основе нашего опыта. Таким образом, метафизика исключает себя из царства априорных синтетических утверждений и не имеет научной основы.

И если мы рассмотрим какой-либо метафизический концепт вроде Бога, мы не сможем сделать о нем научного (или поддающегося проверке) утверждения, ибо любые категории, которые мы можем применить, имеют силу только по отношению к опыту. Следовательно, спорить о существовании или небытии Бога – значит, неверно применять категории.

Тем самым Кант отверг метафизику. Однако при этом он создал свою собственную, альтернативную метафизическую систему. В понимании Канта «формы нашей чувственности» (пространство и время), а также «категории нашего рассудка» (включая бытие, необходимость и тому подобное), бесспорно, являются метафизическими.

Мы можем считать, что пространство и время существуют «где-то там» – в физике нашего опыта, но Кант был иного мнения. Поэтому его доводы против метафизики применимы и к этим категориям. В их отношении мы не можем сделать синтетических априорных утверждений. Их нельзя считать научными, аналитическими и логически необходимыми: они – метафизические. И если, с другой стороны, они находятся «где-то там» в нашем опыте, они никак не могут быть априорными концептами нашего разумения.

В «Критике практического разума» Кант пытается применить подобную систему к этике. Вместо того чтобы задаться вопросом, существуют ли в этике такие вещи, как синтетические априорные утверждения, он задает вопрос о том, существуют ли правила, которые априорно управляют нашей волей и потому могут претендовать на звание универсальных. Вместо категорий он предлагает категорический императив, который не является частью реального морального опыта, но представляет собой необходимый априорный фундамент для него. Свой категорический императив Кант формулирует следующим образом: «Поступай только согласно такой максиме, руководствуясь которой ты в то же время можешь пожелать, чтобы она стала всеобщим законом». Подобно категориям, этот императив является чисто формальным. Категории лишены эмпирического содержания, а категорический императив лишен содержания морального. Такой категорический императив на первый взгляд не вызывает возражений, но он слишком широк и потому способен вместить в себя и сомнительную мораль садомазохиста, и проповедь любви и мира кроткого хиппи. Он также строго рационален и подразумевает, что мы должны воспринимать всех людей как подобных нам самим по своему темпераменту. Но наша психология отнюдь не рациональна, и мы не воспринимаем других как во всем подобных себе. Собственно говоря, нам это и не нужно, если только мы не диктаторы. Как же мы можем применять такой императив, если мы так не думаем или так не поступаем? Мы можем разделять некие универсальные принципы, но они не покрывают всех наших моральных поступков. Существует ряд менее фундаментальных принципов, которые мы не хотели бы применять к моральным поступкам всех людей. Я могу сам воздерживаться от каннибализма и одновременно хотел бы увидеть, как принцип «есть человечину – нехорошо» повсеместно претворяется в жизнь. Но если я воздерживаюсь от убийства, это вовсе не означает, что я хочу, чтобы полицейский воздерживался от убийства террориста, захватившего заложников.

Можно утверждать, что такие ограничения неприменимы, поскольку категорический императив – всего лишь фундамент нравственности. Под нашими моральными поступками мы просто подразумеваем универсальные принципы. Но такой уход в формальность выхолащивает категорический императив. Он лишь констатирует, что нам следует вести себя так же, как должны, по нашему мнению, вести себя все другие люди.