В правой руке я проворачивал осколок, словно некий волшебный амулет. Словно я каким-то образом мог вылепить из него целый локулус.

– Если бы только у нас был целый локулус исцеления…

– Он бы ее не вылечил, – возразил Касс. – И нас тоже. Для этого нужны все семь.

– Да, но мы выиграли бы время, – сказал я.

– Мы с тобой нормально себя чувствовали и без локулуса исцеления, – напомнил Касс и тяжело вздохнул. – Почему мы, а не она? Почему ей так не повезло?

Мои пальцы, крутящие осколок, замерли. Я почувствовал исходящее от него тепло. Первой моей мыслью было, что это он нагрелся от моей руки.

Второй мыслью стала: «Ты сбрендил?»

Ложки и вилки не нагреваются, когда ты вертишь их в ладони. Как и джойстики, четки, игрушки и все остальное.

Я отдал осколок Кассу.

– Чувствуешь что-нибудь?

– Ого, – выдохнул он. – У тебя что, жар?

– Он теплый, скажи же? В смысле, ненормально теплый.

Касс с любопытством покрутил его в руках.

– Мне кажется, он стал меньше.

– Касс, что, если его тепло – это не просто тепло? – спросил я. – Что, если это что-то означает, например, что он каким-то образом работает?

– Типа, он живой?

– Нет! – нетерпеливо воскликнул я. – Оболочка локулуса просуществовала тысячи лет, так? Что, если она впитала в себя часть его исцеляющей энергии? Может, это осколки оберегали нас от приступов!

Глаза Касса стали круглыми как блюдца. Папа, обернувшись со своего места второго пилота, тоже смотрел на осколок. Втроем мы перевели взгляды на капитана Нида.

Он нажал на штурвал, и самолет приступил к снижению.

– Пристегните ремни, джентльмены. И добро пожаловать в Лос-Анджелес.

* * *

Поразительно, как преображает простого таксиста Лос-Анджелеса плата в двести долларов.

За окном проносились расплывчатые из-за большой скорости пальмы и дома, выкрашенные белой краской. Вдалеке показалась забитая автомобилями и совершенно неподвижная автострада.

– По автостраде ехать – только страдать! – Водитель говорил с незнакомым мне акцентом. – Это тюрьма для автомобилей!

Никто не засмеялся. Мы были слишком заняты тем, чтобы удержать собственные желудки, грозящие выпрыгнуть из наших ртов. Папа всю дорогу поддерживал связь с больницей по сотовому.

По словам доктора Карл, Эли была жива, но состояние ее было не из лучших.

Такси с визгом притормозило на больничной парковке, и мы поспешили выскочить наружу. Я закинул рюкзак за плечи и побежал за папой. Тот размахивал влево и вправо своим удостоверением, прокладывая нам путь через охранников. В считаные секунды мы оказались на пятом этаже и ворвались в палату интенсивной терапии. Просторное помещение с несколькими отгороженными шторами койками было забито самым разным пикающим и гудящим оборудованием и мониторами с разноцветными графиками.

Из-за одной из штор выглянула темноволосая женщина с широко распахнутыми от изумления глазами.

– Как она, Синди? – спросил папа, идя по палате с такой уверенностью, будто он был здесь своим человеком.

– Она дышит, – ответила доктор Карл, – но не реагирует. Температура зашкаливает за сорок.

Я достал из кармана осколок и крепко сжал. Я едва узнал Эли. Ее кожа посерела, глаза были полуоткрыты, а волосы скрывались под зеленой медицинской шапочкой. Из ее рта торчала дыхательная трубка, соединенная с большим аппаратом у стены, а от вен на руке к разным капельницам тянулись сразу три трубки.

Над головой висел экран с линией ее сердечного ритма.

Мама Эли держала дочь за руку. На ее щеках блестели полоски от слез, узкие очки соскользнули на кончик носа. Она явно не ожидала нас увидеть.

– Доктор?..

– Прошу прощения, – опомнилась доктор Карл. – Я должна попросить мальчиков уйти в комнату ожидания. Таковы правила для палаты интенсивной терапии.

– Я должен с ней поговорить, – запротестовал я.

– Она тебя не услышит, – сказала мама Эли. – Она ни на что не реагирует.

– Могу я дотронуться до нее? – не отставал я.

– Дотронуться? – Миссис Блек посмотрела на меня так, будто я спятил.

– Это уже переходит все границы, – возмутилась доктор Карл. – Если вы сейчас же не покинете палату, я буду вынуждена вызвать охрану…

БИП! БИП! БИП!

Мы с Кассом подпрыгнули.

– Это за нами? – перепугался Касс.

– Это не сигнал тревоги. Что-то с Эли! – ответил я. Экраны вокруг Эли замигали красным. Ее глаза широко открылись и закатились, так что стали видны одни белки. Она захрипела и забилась всем телом. Три медсестры бросились к ней из центра комнаты, доктор Карл прижала руки Эли к койке.

– Что происходит? – громко спросил я.

– У нее приступ! – закричала доктор Карл. – Очистить помещение!

– Но… – начал я.

Медсестра с большой грудью и короткой стрижкой пихнула меня назад, и я врезался в Касса. Глядя, как больничный персонал суетится вокруг койки Эли, мы отошли к выходу.

– Они ее убивают, Джек! – воскликнул Касс. – Сделай что-нибудь!

Я уронил на пол рюкзак.

– Я стану невидимым. Только так я смогу к ней подобраться.

– Тебе не пролезть между ними, – возразил Касс. – Если ты врежешься в кого-нибудь их них, они тебя почувствуют и поднимут панику. Ей это никак не поможет.

– У тебя есть другие идеи? – нетерпеливо спросил я.

Касс кивнул.

– Есть. Я их отвлеку. Дай мне три секунды.

– Что?

Но Касс уже помчался к столу с медицинским оборудованием и мониторами.

Один…

Я достал из рюкзака локулус невидимости.

Два…

Я сделал шаг вперед, и одновременно с этим палату затопил громкий писк. Я посмотрел на мониторы. Все они были черные. Все оборудование, что было подключено к Эли, вырубилось. Касс со всех ног бросился прочь от розетки в стене, из которой он выдернул все штепсельные вилки.

Три!

Я услышал крик. Две медсестры побежали к оборудованию, оставив всю правую сторону койки Эли свободной. Я ринулся к ней, держа в одной руке локулус невидимости, а в другой – осколок. Все внимание доктора Карл было сосредоточено на левой руке Эли, куда она что-то вводила из шприца.

Грудь Эли не поднималась. Она не дышала. Я положил осколок ей на живот, прямо под ребра.

– Дефибриллятор! – закричала доктор Карл. – Мы теряем ее!

– Ну же… – прошептал я. – Давай, Эли. Ты должна жить.