Свой коттедж Джулиан приобрел в 1961-м, когда ему оставалось еще шестьдесят семь лет аренды. В его двадцать с небольшим лет это представлялось вечностью и не вызывало ни малейшего беспокойства. Теперь по договору оставалось лишь десять лет, и собственник отказывался продлевать аренду, поскольку намеревался использовать землю, на которой стояли коттеджи, для строительства корпоративного развлекательного комплекса, что бы это ни значило, для стадиона «Стэмфорд-Бридж». Стадион расширялся и модернизировался вокруг Джулиана за те годы, пока художник жил в его тени, а сам Джулиан постепенно съеживался и становился старомодным. Теперь стадион готов был взорваться, как чудовищный карбункул, сметая их всех потоками гноя.

Джулиан понимал, что логично было бы сказать «да». Если они позволят истечь сроку договора аренды, их собственность обесценится. В данный момент собственник был готов выкупить их всех по цене, близкой к рыночной. Но он не был заинтересован в том, чтобы выкупать всех соседей Джулиана, коль скоро маленький коттедж Джулиана торчит посередине предполагаемой строительной площадки.

Понимал Джулиан и то, что соседей все больше пугает перспектива потерять свои сбережения, зависевшие, как для большинства лондонцев, от кирпичей и строительного раствора, однако как бы он ни пытался, но просто не мог представить себе, что живет в другом месте. Разве он просит многого – чтобы ему позволили дожить последние годы в доме, где он провел бо́льшую часть жизни? Десяти лет вполне хватит. И какой толк от денег, предлагаемых ему собственником? У него вполне приличный доход от инвестиций, особой расточительностью он никогда не отличался и уже порядочно лет не видел немногих оставшихся у него родственников. Его не волновало, что их наследство может испариться в ворохе юридических документов.

Тем не менее он понимал, что отказываться от предложения эгоистично. На протяжении многих лет Джулиан проявлял неописуемый эгоизм и уже начал расплачиваться за такое поведение. Теперь ему хотелось верить, что он стал другим – раскаивающимся, даже смиренным. Поэтому он не говорил «нет». Но сказать «да» он тоже не мог. Вместо этого он, фигурально выражаясь, затыкал уши, игнорируя проблему, хотя знал, что она никуда не делась.

Минут пять отчаянно колотя в дверь и воскликнув под конец: «Я знаю, что вы там, старик», сосед Джулиана в конечном итоге сдался. Старик? Ну, право.

Коттедж Джулиана был больше чем просто дом, и больше чем финансовая инвестиция. Он был всем. Всем, что он имел. Дом вмещал в себя все воспоминания прошлого и единственно возможный для Джулиана образ будущего. Каждый раз, глядя на входную дверь, он представлял себе, как с бьющимся сердцем переносит свою невесту через порог, уверенный в том, что эта женщина – все, что ему нужно в жизни. Стоя у каминной решетки, он видел, как Мэри в переднике с завязанными в пучок волосами помешивает ложкой в огромной кастрюле свое знаменитое блюдо – говядину по-бургундски. Когда он садился у камина, Мэри опускалась на ковер перед ним и, подтянув колени к груди, занавесившись волосами, читала очередной роман, взятый из местной библиотеки.

Были и тревожные воспоминания. Мэри, тихо роняя слезы, сжимает в руке любовное письмо от одной из его натурщиц, которое она нашла приколотым к мольберту. Мэри стоит на верху винтовой лестницы в их спальню, швыряя ему в голову туфли на шпильке, оставленные другой женщиной. Часто, глядя в зеркало, он видел перед собой Мэри, взирающую на него с печалью и горечью.

Джулиан не пытался уклониться от плохих воспоминаний. Скорее наоборот, он подстегивал их. Они были его искуплением. И как это ни странно, он находил их утешительными. По крайней мере, они доказывали, что он еще способен что-то чувствовать. Причиненная ими боль приносила ему мимолетное облегчение, как это бывало, когда он проводил по коже своим рабочим скальпелем, наблюдая за появлением кровавого следа. Но он делал это лишь в самые скверные дни. Не говоря о прочих вещах, теперь его кожа заживает гораздо медленней.

Он оглядел стены своего дома, едва ли не каждый дюйм которых покрывали картины в рамах и наброски. Каждая рассказывала свою историю. Он забывал о времени, часами рассматривая их, и мысленно возвращался к разговорам с художниками за графином вина, когда они обменивались друг с другом вдохновением и мнениями. Он мог припомнить, как пришла сюда каждая из картин: подарок на день рождения, благодарность за неиссякаемое гостеприимство Мэри или приобретенная после закрытого показа картина, особенно восхитившая его. Имело значение даже их расположение на стене. Иные в хронологическом порядке, а другие были развешаны по темам: красивые женщины, лондонские достопримечательности, необычные ракурсы или специфическое использование света и тени. Разве мог он куда-то их переместить? Где еще могли бы висеть эти картины?

Было почти пять часов вечера. Джулиан достал бутылку «Бейлиса» и отлил немного в серебряную фляжку. После чего влез в пальто и, убедившись, что разгневанных соседей поблизости не видно, отправился на кладбище.

Еще издали Джулиан заметил, что с могилой Адмирала что-то не так, и, подойдя ближе, разглядел очередное письмо – черные строчки на белой бумаге. Неужели соседи повсюду оставляют для него записки? Ходят они за ним следом, что ли? Он почувствовал, как в нем нарастает раздражение. Это уже похоже на преследование.

Подойдя ближе, он понял, что это вовсе не послание от соседей, а рекламное объявление. Он видел его раньше, этим утром. Тогда он не придал этому значения, но теперь стало ясно, что объявление составлено специально для него.

К субботе Моника почти разуверилась в своем блестящем плане. Уже несколько дней объявление висело на окне кафе, а Джулиан так и не показывался. Между тем ей пришлось вежливо отказать целой куче претендентов на роль учителя рисования, прикрываясь совершенно нелепыми отговорками. Кто же знал, что так много местных художников ищут работу? К тому же она, как бывший юрист, мучительно сознавала, что нарушает трудовое законодательство, хотя какая-то ее часть испытывала удовольствие оттого, что впервые в жизни она поступает не совсем по правилам.

Другая проблема состояла в том, что всякий раз, как в кафе входил новый посетитель, Моника задавалась вопросом, а не этот ли человек нашел тетрадь, оставленную ею на пустом столе в винном баре, и прочитал постыдные и бессвязные излияния отчаявшейся старой девы. Уф! О чем она только думала? Вот если бы стереть эти страницы, как неудачный пост в Facebook. С откровенностью она явно перестаралась.

К стойке подошла женщина с крошечным ребенком на руках, не старше трех месяцев. На ней было прелестное старомодное платье с оборками и кардиган. Младенец уставился на Монику большими голубыми глазами, будто совсем недавно научился фокусировать взгляд. Моника почувствовала, как у нее сводит живот. Она молча произнесла свою мантру: «Я сильная, независимая женщина. Ты мне не нужен…» Словно прочитав ее мысли, ребенок пронзительно закричал, его лицо покраснело и сморщилось, став похожим на злобного эмоджи. «Спасибо тебе», – мысленно обратилась Моника к младенцу и отвернулась, чтобы приготовить чай с мятой. Когда она подавала женщине кружку, открылась дверь и вошел Джулиан.