в него, отбросив ублюдка в сторону и дав шанс шулка подняться на ноги. После этого у Черепа не было ни единого шанса.

Как только их противник был мертв, они пошли помогать остальным. Это было все, в чем нуждались Шулка, и Черепа стали падать один за другим. Выжившие встали над телами павших, тяжело дыша и осматривая свои раны. Бурдюки с водой раздали по кругу, чтобы промочить пересохшее горло, и уже ради одного этого стоило помочь.

Дрен сделал большой глоток воды, пытаясь вернуть хоть немного жизни в горло. Вода была теплой и кисловатой, но Дрену было все равно.

— Спасибо, — сказал спасенный Дреном шулка, по его лицу текла кровь. — Если бы ты не появился, я был бы мертв. Возможно, все мы.

— Просто сделал то, что должен был сделать, — ответил Дрен, пытаясь отдышаться и кашлянув, чтобы еще немного прочистить горло. Он сплюнул грязь на землю и передал бурдюк с водой обратно шулка. — Насколько все плохо?

Мужчина сделал глоток:

— Мы контролируем юг города, но Черепа прочно обосновались в северной части. У нас недостаточно сил, чтобы сделать что-то большее, чем сдерживать их. Во всяком случае, не сегодня.

Дрен оглядел Хаусман-стрит вдоль и поперек. Это была поперечная улица, которая тянулась с востока на запад через весь город. На краткий миг дым рассеялся, и перед ним простерлась ничейная земля. Правая сторона улицы была в огне, включая здание, где он дрался со своим кузеном Квистом и убил его. От его тела теперь не осталось ничего, кроме пепла. Дрен не знал, что он чувствовал по этому поводу. Пустоту, больше всего.

— Сдерживать их недостаточно. Нам нужно, чтобы они исчезли.

— Этого не произойдет, — сказал шулка. — Неважно, скольких мы убьем сегодня вечером, в течение следующих нескольких дней к ним на помощь будет прибывать все больше и больше подкреплений. Как только это произойдет, они нас раздавят.

Дрен покачал головой:

— Должно быть что-то, что мы можем сделать.

Шулка вытер кровь со своего лица:

— Мы живем свободными. Больше не нужно скрывать, кто мы такие. Больше не нужно пресмыкаться перед этими ублюдками. Мы заберем столько жизней Черепов, сколько сможем — и кто знает, может быть, произойдет какое-нибудь чудо.

Дрен подумал о маленькой девочке, направляющейся в другую страну. Возможно, она в безопасности, но он не слишком надеялся на какие-либо чудеса с ее стороны. Нет, им придется самим искать счастья.

— Ты знаешь, где Джакс?

Шулка вздрогнул при упоминании Джакса, лидера сопротивления Ханран. Его глаза сузились:

— Откуда ты его знаешь?

Дрен оскалил зубы, показывая бреши в тех местах, где Эгрил проделал свою работу:

— Мы вместе были в Доме Совета.

Мужчина кивнул. Больше говорить было нечего. Все знали, что там произошло:

— Он на Комптон-стрит. Мы устроили там базу, подальше от пожаров.

Дрен знал эту улицу. Это было недалеко от его собственного дома в Токстене.

— Спасибо. Я направлюсь туда, — ответил Дрен. — Останься в живых, а?

— Я должен убить еще много Черепов, прежде чем я умру. — Шулка протянул руку, и Дрен пожал ее. От него не ускользнула ирония — еще несколько дней назад он считал Шулка своими смертельными врагами.

— Жить свободными, — сказал Дрен.

— Жить свободными.

Дрен побежал дальше, прокладывая себе путь сквозь дым и руины, крепко сжимая в руке меч. Направляясь на юг, он видел все меньше Черепов, но на улицах было больше людей. Он видел, как несколько водных башен были опрокинуты в попытке остановить продвижение пламени — отчаянный шаг, впустую расходующий драгоценную питьевую воду, но это сработало. На других улицах поперек дороги были возведены баррикады, чтобы послужить своего рода защитой на случай возвращения Эгрила. Люди носили с собой оружие всех видов, от украденных мечей до кухонных ножей, от копий до топоров, от шестов до дубинок. Он испытывал трепет, видя, как обычные джиане наконец вооружаются и готовятся дать отпор. Может быть, в них все-таки было немного духа. Может быть, они были не просто овцами, ожидающими забоя.

Его прежнее жилище находилось в глубине западного угла Токстена, в нескольких улицах от старых казарм Шулка, и первым делом он направился туда. Дома подверглись ужасной бомбардировке во время вторжения и с тех пор оставались такими. Жить там было довольно трудно, почти не было воды, плохие санитарные условия, и многие люди едва выживали, но сейчас это спасало жизни. Усыпанные обломками улицы послужили естественным противопожарным барьером между остальной частью города и теми районами Токстена, которые все еще стояли. В тот момент, когда он вернулся в свой район, Дрен впервые за эту ночь почувствовал себя в безопасности.

Он ускорил шаг, когда увидел разбитую оболочку, которую называл домом. В ней не было ничего особенного, но его родители достаточно хорошо за ней ухаживали и создали для него счастливый дом, в котором он рос — пока Черепа не положили этому конец. Бомба Дайджаку, убившая его родителей, оставила ему половину крыши и разрушенную водную башню, в которой он мог жить. Но все это было его.

Воспоминания окружили его, когда он поднимался по лестнице, воспоминания о том, как он следовал за матерью после того, как она куда-то его повела, о возвращении с отцом после дня, проведенного на лодке, с ноющими мышцами, о том, как он дурачился с Квистом, смеялся над девушками и планировал шалости. Это остановило его на мгновение. Он покачал головой:

— Квист, ты, тупой идиот. Почему ты стал таким засранцем?

Квист поддерживал его после смерти матери и отца. Он был единственной семьей, оставшейся у Дрена, и теперь его не стало. Дрен убил своего кузена. И теперь, что у него осталось?

Он вскарабкался на крышу, пытаясь прогнать меланхолию из головы. Он устал, ему было больно, он был избит и обожжен. Неудивительно, что он чувствовал себя подавленным. Вид сверху тоже не улучшил ситуацию. Пожар распространился с одного конца города на другой, наполняя небо дымом, пеплом и пламенем, а воздух звенел от криков раненых и умирающих. До него доносились и другие звуки: лязг стали, громкие приказы и панические мольбы. Да, это война. И не было ощущения, что его сторона побеждает.

Коллекция шлемов все еще была сложена в углу, снятая с тех, кого он убил. В то время он чертовски ими гордился, но теперь он знал, что это была детская