— Синель! Уходи, во имя этих богов, и никогда не возвращайся.

— Волчье лыко! Уходи, во имя этих богов, и никогда не возвращайся.

Орхидея говорила после более молодой женщины, твердым ясным голосом. После нее прогрохотал Кровь — в этом человеке, решил Шелк, была настоящая актерская жилка. Мускус проговорил формулу едва слышным голосом; Шелку даже показалось, что он взывает к бесам, а не изгоняет их.

Шелк ждал на самой высокой ступеньке из трех; наконец он указал на Окуня, который, запинаясь, произнес свое имя и намного громче формулу.

Шелк начал спускаться по ступенькам, торопясь, несмотря на боль.

— Журавль! Уходи, во имя этих богов, и никогда не возвращайся, — сказал доктор Журавль, последний. — И сейчас…

Шелк захлопнул дверь на Музыкальную улицу и закрыл ее на засов.

— …я изгоняю сам себя. Я уже опаздываю. Береги щиколотку!

— До свидания, — сказал ему Шелк, — и благодарю тебя за лечение. — Он повысил голос. — Вы все можете уйти. Экзорцизм закончен.

Он уселся на второй ступеньке, внезапно почувствовав себя до предела уставшим, и развязал повязку. Все юные женщины заговорили разом.

Он ударил повязкой по бледно-красным плиткам пола и потом, вспомнив Журавля, бросил ее так сильно, как только мог, в ближайшую стену.

Тараторящие женщины вышли во двор, и наступила тишина; заменив повязку, он решил, что остался один. Он посмотрел вверх и увидел Мускуса, стоявшего прямо перед ним, как всегда молчаливого, руки вдоль туловища.

— Да, сын мой. В чем дело?

— Ты видел когда-нибудь, как сокол убивает кролика?

— Нет. Боюсь, я провел все детство, за исключением одного года, в городе. Ты хочешь поговорить со мной?

Мускус покачал головой:

— Нет, я хочу показать тебе, как сокол убивает кролика.

— Очень хорошо, — сказал Шелк. — Я смотрю.

Мускус не ответил; через полминуты Шелк встал, опираясь на трость Крови. Из ниоткуда появился нож с длинным лезвием — появился в руке Мускуса, как будто призванный кивком Паса. Мускус ударил, и Шелк почувствовал в груди вспышку боли. Он пошатнулся и уронил трость; пятка ударилась о ступеньку за ним, и он упал. К тому времени, когда Шелк сумел встать, Мускус исчез. Азот Гиацинт находился в руке Шелка, хотя он не помнил, как доставал его. Он в недоумении уставился на него, уронил на пол и схватился за грудь; потом распахнул сутану. На тунике не было ни разреза, ни крови; он подтянул ее вверх и осторожно пощупал пятно на груди — оно было воспалено и очень болело. Единственная капля темно-багровой крови появилась на поверхности и скатилась вниз.

Он дал тунике упасть, подобрал азот и исследовал головку его эфеса, пробежав пальцами по граненой гемме. Так и есть, никакого чуда не произошло. Мускус перевернул нож слишком быстрым, практически незаметным движением и сильно ударил головкой эфеса, которая сама была, наверно, в некоторой мере заострена или с острыми углами.

И он сам, патера Шелк, слуга Внешнего, был готов убить Мускуса, считая, что Мускус убил его. Он не знал, что может так легко проникнуться желанием убить. Он должен сдерживать свой нрав, особенно по отношению к Мускусу.

Гемма, которой полагалось быть бесцветной, поймала луч света из божьих врат крыши и полыхнула бледно-зеленым. По какой-то причине это напомнило ему ее глаза. Он прижал гемму к губам, его мысли были полны видений событий, которые никогда не произойдут.

* * *

Оберегая сломанную щиколотку, он подождал, пока Сеслерия закончила обмывать и одевать тело, чтобы он смог вернуться в мантейон в фургоне Гольца.

Понадобятся гроб и лед. Лед стоил очень дорого, но, имея в кармане сто карт от Орхидеи, он не мог отказать во льду ее дочери. Плакальщиц, наоборот, можно нанять легко и дешево. С другой стороны…

Фургон Гольца накренился и остановился, и Шелк с изумлением посмотрел на обветренный фасад собственного мантейона.

— Положить ее на алтарь, патера? — поинтересовался Голец.

Он кивнул; они всегда так делали.

— Разреши мне помочь тебе спуститься, патера. А что с моим гонораром?..

Фиск был закрыт, конечно; завтра, в сцилладень, он вообще не откроется.

— Завтра после жертвоприношения, — сказал Шелк. — Нет, в молпадень. Не раньше. — Продавцы льда могут обналичить чек Орхидеи, если он купит достаточно много льда, но нет смысла полагаться на это.

Из мантейона вышел Гагарка, приветливо махнул рукой и подставил клин под открытую дверь; его вид оторвал Шелка от денежных вычислений.

— Прости, что я опоздал, — сказал Шелк. — Смерть.

На тяжелом жестком лице Гагарки появилось озабоченное выражение:

— Твой друг, патера?

— Нет, — ответил Шелк. — Я не знал ее.

Гагарка улыбнулся. Он помог Гольцу перенести завернутое тело Элодеи внутрь, туда, где новый гроб, простой, но на вид крепкий, ждал на катафалке.

Из теней встала майтера Мрамор, серебряный блеск ее лица казался почти таинственным.

— Я распорядилась об этом, патера. Человек, которого ты послал, сказал, что они потребуются. Их можно вернуть, если они не подойдут.

— Завтра нам понадобится гроб получше. — Шелк пошарил в карманах и нашел чек Орхидеи. — Возьми вот это, пожалуйста. Это чек на предъявителя. Купи лед, полтележки льда, и посмотри, быть может они обналичат его. И цветы. И закажи могилу, если еще не поздно.

Едва заметное, но резкое и нескоординированное движение головы майтеры Мрамор выдало ее удивление при виде чека.

— Ты права. — Шелк кивнул, когда она опять посмотрела на него. — Большая сумма. Завтра утром я куплю животных для жертвоприношения: белую телку, если смогу ее найти, и кролика для Киприды — несколько, я должен сказать. И черного ягненка и черного петуха для Тартара; прошлой ночью я дал обет. Но лед мы должны получить сегодня вечером, и, если ты сможешь позаботиться об этом, майтера, я буду исключительно благодарен.

— Для Киприды?.. Хорошо, патера. Я постараюсь. — И она заторопилась прочь, быстрые удары ее ног казались негромким перестуком маленького барабана. Шелк покачал головой и оглянулся в поисках Гольца, но тот уже исчез, совершенно незаметно.

— Если в Вайроне есть лед, она его найдет. Она учит тебя, патера? — спросил Гагарка.

— Нет. Я бы хотел, чтобы учила — она и майтера Мята. Но я должен был попросить ее организовать плакальщиц. Ну хорошо, этим можно заняться завтра. Мы можем поговорить здесь, Гагарка, или ты предпочитаешь войти в дом?

— Ты уже ел, патера? Я надеялся поужинать с тобой, пока ты будешь мне рассказывать то, что произошло прошлой ночью.

— Боюсь, я не смогу оплатить свою долю.

— Я приглашаю тебя, патера. Я бы не дал тебе заплатить,