— В тебе такой огонь, Джесси, — шептал Вулф. — Ты убиваешь меня… Ты способна принять всего меня без боли. Ты знаешь это так же хорошо, как и я.

Она подняла тяжелые веки и наблюдала, как Вулф ласкал чувствительный цветок, который раскрылся для него. В ее взгляде, как и во всем теле, полыхала страсть.

— Я поняла, что ты совсем не такой, как другие мужчины, — сказала Джессика.

— Что касается этого, — Вулф усмехнулся, — я ничем не отличаюсь от других.

— Господи, — прошептала она. — Еще!..

— Что?

— Сделай еще так. Прошу тебя, Вулф! Сделай еще так!..

Прошептав проклятье, которое было также и молитвой с просьбой укрепить его, Вулф снова возобновил движение внутри Джессики, одновременно лаская ее пальцами.

Она тихонько вскрикнула от восторга, когда новая гамма ощущений пронизала ее. Она всецело отдалась нежному насилию и человеку, который исторгал страсть из ее глубин При каждом пике сладострастия она целовала его, шептала ему единственное, что имело значение.

— Ты… мой лорд Вулф.

Ее слова совпадали с биением крови, которая молотком стучала в висках Вулфа. Он видел, как Джессика металась в экстазе, и это пьянило и еще больше воспламеняло его Волна восторга пробегала по нему всякий раз, когда он касался трепетных губ, но более всего он был потрясен ее словами, выразившими то, что он знал всегда, но в чем боялся себе признаться:

— Я не пущу… другого мужчину… в свое тело…

Руки Джессики скользнули по горячей спине Вулфа и твердым мышцам его бедер в поисках непохожей плоти, отыскали ее. Нежно и изысканно она провела ногтями по ней.

— Сделай меня твоей, Вулф… Только твоей…

Голос Вулфа, произносящий имя Джессики, возвысился до мучительного крика в тот момент, когда он потерял контроль над собой. Он до конца вошел в нее, и ее тело приобрело новое, необратимое качество.

Дыхание Джессики прервалось, когда она почувствовала это. Вулф был настолько глубоко в ней, что она ощущала его пульс так же ясно, как и собственное сердцебиение. Она обхватила руками его вздрагивающее тело и стала целовать ему лицо, щеки, уголки рта до тех пор, пока он на обрел дыхание и дар речи.

— Теперь ты моя, Джесси… Только моя — Прикоснувшись к ее губам, он прошептал: — Да простит господь мою душу.

— Вулф! — Ее руки крепко сжимали его. — Что с тобой?

— Теперь это не имеет значения… Я полыхал страстью к тебе так долго, что ад не научил меня ничему новому. Но мне есть чему научить тебя, Джесси… Блаженству и аду одновременно.

Прежде чем Джессика успела что-либо сказать, Вулф прижался ртом к ее губам. После этого его бедра мощно задвигались, и она забыла обо всем, кроме ощущения его полнокровного присутствия в ней. Сладострастие пронизывало все тело Джессики, возрастая при каждом движении Вулфа. Ее тело было в таком напряжении, что она не могла дышать, однако Вулф продолжал ритмично двигаться поверх нее, внутри нее, и огонь охватывал каждую ее клеточку, полыхая и сжигая заживо.

Она попробовала что-то сказать, но не смогла. Она была в состоянии произнести лишь его имя и повторяла его, словно заклинание, бессчетное число раз; и для нее не было в мире ничего, кроме человека по имени Вулф.

Сквозь стук сердца, сквозь шум моря в ушах зазвучали далекие звуки скрипки, свидетельствуя о приближающемся пике. Она задыхалась, переживая неведомые ранее ощущения, которые ни с чем нельзя было сравнить по остроте.

— Вулф?..

— Ты это чувствуешь сейчас, да? — Голос Вулфа казался темным, как и его глаза, неотрывно следящие за ней. — Ты хотела этого, Джесси… Ты хотела этого с пятнадцати лет. И с тех пор, когда тебе исполнилось пятнадцать, я хотел подарить тебе это.

Чувственные молнии пронизывали насквозь их тела. Он засмеялся и укусил ее в шею, оставив там страстную заметку.

— Блаженство и ад одновременно, Джесси. Я хочу, чтобы ты пережила всю глубину страсти.

Зубы Вулфа энергично покусывали ее, и Джессика издала стон. Он запечатал ее рот поцелуем. Он вобрал в себя ее вскрики, вызывая одновременно новые, стремясь получить все, что она могла дать.

Ее ногти царапали кожу Вулфа, демонстрируя чувственное желание и призыв. Легкая боль, которой он не замечал, служила лишь для того, чтобы оттенить блаженство. Когда он приложил рот к бешено бьющейся жилке на шее Джессики, она рванулась к нему, словно натянутая тетива.

Вулф обнял ее, распятую и трепещущую на дыбе наслаждения, и возобновил мощные движения. С каждым разом волна наслаждения, качавшая их тела, поднималась все выше. Дыхание обоих стало прерывистым, тела горячими и скользкими. Джессика молила о разрядке, которой не могла достичь.

— Я больше не вынесу этого!

Вулф засмеялся и, укусив за плечо, придавил ее бедрами.

— Я горел в таком огне пять лет. Надеюсь, ты можешь выдержать пять минут?

Когда руки Джессики скользнули по телу Вулфа, он вздрогнул, поймал их за запястья и поднял над головой

— Не надо этих сладостных трюков, эльф.

— Ты меня… мучаешь.

— Я мучаю себя. Тебя я учу… Обними своими точеными ножками мою талию… Да, вот так… Теперь приподними свои обольстительные бедра, — шептал Вулф, покусывая ее при каждом слове. — И ты получишь то, к чему так долго стре мишься.

В тот момент, когда он входил в нее, Джессика приподнялась ему навстречу. Испытанный ею восторг был таким сильным, что она закричала бы, если бы Вулф не закрыл ей рот поцелуем. Он рукой подтянул ее округлые бедра настолько, что, кажется, их тела слились. И затем сильно и глубоко вошел в нее, стремясь достичь предела, дальше которого она не сможет принять его.

Она отдалась ему самозабвенно, его накрыл испепеляющий жар, блаженство и ад слились в одно, и они оба вознеслись на солнце.

Позже, гораздо позже, когда Джессика спала рядом с ним, Вулф смог определить цену того, что совершилось.

Когда Джессика проснулась на следующее утро, Вулф стоял у окна, обнаженный и величественный, как горные вершины, пробудившиеся для встречи зари. Он оглядывал пеструю землю с выражением утраты и грусти на лице, и это заставило ее сердце сжаться в горестном предчувствии.

Почему этот восход поверг его в такую грусть?

— Вулф…

Когда он подошел к Джессике, выражение лица его изменилось. Ласковая улыбка, которую он подарил ей, удержала готовые выступить слезы. Синие глаза скользнули по ней, задержались на огненно-каштановых волосах, оценили красоту ее ясных светлых глаз. Он стал гладить длинными пальцами ее брови, щеки, губы. Сев на кровать, он нежно поцеловал ее

— Доброе утро, миссис Лоунтри.

Никогда ранее Вулф не называл ее этим именем. Слова пронзили ее так же глубоко, как и печаль, скрытая за его улыбкой. Она тревожно улыбнулась ему в ответ, и ее улыбка, кажется, грозила перейти в гримасу боли. От нее не могли укрыться тоска и обреченность во взгляде Вулфа.