— Ничего страшного, успеем, — дипломатично подбодрил скакавших рядом, мрачноватых со сна офицеров Пауэрскорт. — Начало мессы ровно в полдень, ни минутой раньше. Не опоздаем.

— Позор! — гневно буркнул полковник Хилер. — Стыд и позор! Куда уж этим чертовым молодцам вынести целый месяц в солдатских лагерях. Как же им без балов и вечеринок?

Скакавшему позади полковника Джонни Фицджеральду припомнились времена, когда в самом начале их военной службы они с Пауэрскортом не пропускали ни одного бала при блистательном дворе вице-короля Индии.

— А что, Пауэрскорт, — спросил полковник, чей дух воспрял в боевой экспедиции, — захвачу самого епископа, неплохо? Хорош будет трофей, а?

— Все возможно. — уклончиво ответил Пауэрскорт, не представлявший, что, собственно, творится в соборе и как проходит обряд католического освящения.

Патрик Батлер пожирал глазами удивительный спектакль. Спрятанный в католическом требнике репортерский блокнот был почти сплошь исписан. Стоявшая рядом Энн Герберт думала о покойном муже, который сейчас, наверное, переворачивается в гробу. Под чтение особой молитвы римский епископ возложил руки на голову Джарвиса Мортона, благословляя, посвящая его в сан. Затем на виду у всей паствы Мортон поцеловал Евангелие. Ему торжественно вынесли новое облачение.

— И что теперь? — шепотом спросил Патрик свою соседку, пожилую седую леди из Саутгемптона.

— Сначала на него наденут лишь стихарь и епитрахиль, — шепнула в ответ леди, польщенная возможностью излить свет своих знаний на темного безбожника, — затем диаконский далматик, а под самый конец — ризу епископа.

Несколько озадаченные «далматиком» (что-нибудь из костюма далматинских народов Адриатики?), уточнять Патрик не решился. Тем временем хор запел, моля о ниспослании вечного покоя всем святым. Мортону надели большой нагрудный крест, поверх белых перчаток украсили указательный палец его правой руки епископским перстнем. Потом вручили жезл епископа католической церкви. Стрелки часов, перешагнув одиннадцать, двинулись к полудню.

Отряду кавалерии до Комптона оставалось меньше десятка миль. Редкие зрители с порогов деревенских домов изумленно таращились на странную в утро пасхального воскресенья кавалькаду мчавшихся всадников в красных мундирах.

— Пауэрскорт! — окликнул на скаку полковник Хилер. — Вы меня извините, я был занят завтраком и недослышал. Вы сказали: вся соборная братия переметнулась к Риму? Все до последнего дьячка?

— Боюсь, именно так, полковник, — усмехнувшись, подтвердил Пауэрскорт. — Боюсь, даже церковный кот теперь будет мяукать мессу на латыни.

— Разрази меня дьявол! — задумчиво нахмурился полковник. — Ну, кто-то один — еще ладно; ну уж, двое. Но чтобы все! — Командир кинул взгляд через плечо на своих конников. — Это ж как если бы мои ребята вдруг дунули в пехоту, пешедралом топать! Это ж хуже предательства — форменный срам!

И полковник пришпорил коня, торопясь арестовать отступников.

Патрик Батлер почувствовал, что ритуал близится к завершению. Пурпурную шапочку на голове епископа Мортона уже сменила позолоченная митра. Леди Люси, сидевшей возле Энн Герберт, церемония показалась очень сходной с коронацией, только, наверно, возведение на престол британского монарха обходится без столь густых клубов ладана. К тому же, хотя храм был битком набит, леди Люси сомневалась, что на улицах городка царит шумное ликование. Почти вся публика приехала издалека, а комптонцы сидят дома и ждут, когда официальные власти вернут им их англиканский собор.

Сложив ладони у груди, епископ Мортон смиренно склонил голову перед римским собратом, затем поприветствовал все духовенство и двинулся по проходам, благословляя паству на манер самого папы. По возвращении к алтарю он был формально утвержден епископом из Рима как местный высший иерарх. Отныне прослуживший двадцать лет главой протестантского собора Джарвис Мортон стал католическим блюстителем, духовным попечителем Комптона. Хор грянул «Коронационную мессу» Моцарта. Начальник полиции тихо выскользнул из храма. Расхаживая по дорожкам церковного двора, он ждал и страшно нервничал. Появится ли Пауэрскорт? Прибудут ли кавалеристы? Что делать, если миссия Пауэрскорта не удалась, шеф комптонской полиции просто не представлял.

Отряд комптонской конницы был уже в пяти милях от города. Полковник то и дело оглядывался, проверяя надлежащий кавалерийский строй.

— По-вашему, Пауэрскорт, сколько продлится операция? — спросил он, завидев вдали соборный шпиль. — Быстрый штурм или долгая осада? Дьявольски нудная штука эти осады, скажу я вам.

— Полагаю, не более двух дней, — сказал Пауэрскорт. — И только с вашей помощью, конечно. Без вас полный провал.

— Не думал, что когда-нибудь придется караулить шайку изменников-церковников. Не много славы прибавит это полку.

— Ваша роль, несомненно, будет высоко оценена, — уверил Пауэрскорт, начиная сомневаться, что они успеют вовремя. Джонни Фицджеральд ускакал вперед разведать, сколько осталось до окончания мессы.

— Срочно пошлю пару ребят на интендантский склад, — молвил полковник. — Надо хотя бы организовать нам приличный обед.

Епископ поднялся на кафедру. Энн Герберт была глубоко оскорблена тем, что люди, так опекавшие ее после смерти супруга, сейчас порочат его память. Леди Люси ужасно волновалась — она не знала, где Фрэнсис. Патрик Батлер настороженно прислушивался, собираясь выскочить при первом стуке копыт. Он посмотрел туда, где все время стояли начальник полиции и старший инспектор Йейтс, — их не было.

Епископ поставил перед собой ящичек со старинной монашеской рукописью, которая сериалом печаталась в «Графтон Меркюри».

— В этой шкатулке, — начал он свое обращение, — связующая нить между прошлым и будущим Комптона. Это недавно обнаруженный в соборной крипте документ — записи монаха Комптонского аббатства, сделанные в разгар проходившего в тысяча пятьсот тридцатые годы «упразднения монастырей». Те из вас, кто живут в наших краях, могли прочесть первые части этого переведенного мной своеобразного дневника в местной газете. Тем, кто специально приехал на наше празднование тысячелетнего юбилея, я кратко расскажу о мыслях, тревогах и упованиях безымянного молодого монаха, переполнявших его душу в ожидании конца, гибели за святую веру.

Епископ сделал короткую паузу. Патрик Батлер напряг слух, надеясь уловить шум из-за стен, — ни звука.

— Вот запись накануне того дня, когда автора рукописи увели на казнь. «Завтра они придут за мной. Настанет мой последний земной день перед встречей с Отцом небесным. Мне принесли чистые одежды. Тяжко знать, что тебя привяжут к телегам и раздерут на части. Но не мог я пойти против совести и предать Господа моего согласием перейти в веру, которой не приемлет моя душа. Устремлю же взгляд на распятого Христа. Пусть кровь моя хлынет памятью о Нем. Пусть в ранах моих отзовутся смертные муки Спасителя. Пусть казнь моя приблизит торжество Иисуса над врагами. И, храня веру наших отцов, молю Господа простить моих палачей, ибо не ведают они, что творят».