Сейчас нельзя ошибаться, сейчас каждое неточное движение, один нервный взмах руки может стоить звания чемпиона мира, трудов всей жизни. Согнувшись дугой, подперев голову руками, Эйве с трудом помещал свое длинное тело за маленьким низеньким столиком. Его щеки порозовели, аккуратно расчесанный пробор сбился, глаза лихорадочно бегали за стеклами очков, разглядывая то королевский, то ферзевый фланг шахматной доски.

Подавленный и уничтоженный сидел за столиком Алехин, механически отвечая на ходы противника. «А вдруг случится чудо, – подумал он на мгновение. – Может же Эйве что-нибудь просмотреть. Приметы-то были хорошими: предсказание Клейна, упавший король белых в начале партии». Но эта тщетная надежда длилась всего одно мгновение. Уже в следующий момент Алехин признался сам себе, что надеяться не на что. «К чему утешаться, – горестно покачал Алехин отяжелевшей головой. – Зачем обманывать самого себя. Ты больше не чемпион. Все кончено, ты уже не первый шахматист мира. Повержен. Разбит. Старый бессильный экс-чемпион – вот твое будущее. Впереди ни малейшей надежды. Все кончено!»

Взглянув на стоящего рядом судью, Алехин увидел в его руках конверт. Закончились пять часов игры, пора откладывать партию. «Чего ее откладывать? – подумал Алехин. – Смешно – две лишние пешки!» И тут же решил испытать Эйве.

– Я согласен на ничью, – сказал он, не веря сам, что его предложение будет принято. Когда Эйве ответил, что согласен и протянул Алехину руку, побежденного чемпиона охватило чувство благодарности к противнику за благородный жест.

Зрители в первый миг не поняли, что случилось. Не знали, что произошло, и демонстраторы. Это дало Алехину время подняться и твердым, хотя немного дрогнувшим голосом воскликнуть:

– Ура новому чемпиону мира! Да здравствуют голландские шахматисты!

В тот же миг была вывешена табличка с надписью: «Ничья». Зал взорвался. В буре криков, аплодисментов, смеха, радостных истерических возгласов был сметен весь установленный порядок. Голландцы, возбужденные долгим ожиданием победы Эйве, разом забыли все правила, дисциплину, нормы поведения. Они вскочили с мест, вмиг сломали все перегородки, снесли заслоны. Перегоняя друг друга, неистово крича, люди в смокингах и строгих пиджаках бросились к сцене, полезли на возвышение. Десятки людей одновременно обнимали Эйве, целовали его, восторженно хлопали его по плечам. Судьи и демонстраторы не в силах были удержать стихию, да и нужно ли было это делать? На мгновение новый чемпион мира исчез в бушующей толпе. Потом Эйве подняли на руки и понесли из зала. Весть о победе мгновенно дошла до тех, кто ждал на улице, облетела весь Амстердам…

Жители столицы бросились к турнирному залу, к дому Эйве. Как не поздравить соотечественника с триумфом? Такой праздник! Окруженный сотнями поклонников, на плечах друзей прибыл домой новый шахматный король. Здесь его ждали еще несколько сот голландцев. Криками они потребовали выхода Эйве на балкон. Несколько раз появлялся перед взорами публики счастливый триумфатор с женой и тремя дочерьми. Еще не освоившись с ролью всенародного любимца, Эйве неловко раскланивался во все стороны, неуверенно махал длинной рукой. До глубокой ночи длилось всеобщее ликование.

После изнурительного напряжения последних дней, Алехин почувствовал вдруг страшную усталость. Он присел за маленький судейский столик в углу сцены. Одинокий и убитый сидел он, закрыв глаза рукой, безучастный ко всему, не в силах подняться и покинуть зал. Мимо пето сновали громко кричавшие люди, до него доносились истошные крики восторга: «Браво, Эйве! Слава нашему Максу!» Алехин был безразличен ко всему, полон лишь своим неутешным горем, сознанием непоправимости того, что произошло. Но даже в этом состоянии крайнего отчаяния его утешала мысль, что в трагический момент он вел себя с достоинством, нашел силы поздравить Эйве.

Разбудила его тишина. Оглядевшись вокруг, Алехин увидел, что он один в пустом полутемном зале. Электрические лампочки погасли, служащие ушли домой. В центре сцены все еще стоял шахматный столик с фигурами – эшафот его позорной казни. Кругом царил беспорядок: валялись стулья, сорванные толпой объявления. Медленно обвел поверженный шахматный гигант стены, завешанные рекламными щитами, гладкий потолок, ряды опустевших стульев. В зале не было ни одного человека, все ушли с Эйве. Алехин никому уже не был нужен. Его покинули даже враги.

Вдруг взгляд его упал на заднюю стенку сцены. Оттуда из полутьмы внимательно и зло глядел все тот же рыцарь с картины, только в его взоре теперь появилась торжествующая yсмешка. «Доволен! Смеется!» – возмутился Алехин. Ненависть охватила измученного чемпиона. «Проклятый рыцарь. Мучил меня весь матч. Вот задам тебе сейчас!» Нелепая злая мысль промелькнула в усталом мозгу. В зале никого нет. Изрезать этого проклятого рыцаря, изорвать, выцарапать ненавистные глаза! Кто узнает; подумают, что повредили в суматохе торжества. Алехин уже сделал, было, шаг к задней стенке, но вдруг заметил сторожа, появившегося в зале у выхода. План мести сорвался.

Тяжело ступая, прошел Алехин мимо одинокого сторожа, миновал коридор, фойе и вышел на улицу. Косой дождь неистово хлестал редких ночных прохожих. Лакированные туфли снятого с доски истории шахматного короля с брызгами резали желтые от света витрин лужи. Алехин ничего не замечал: ни хлещущих в лицо дождевых струй, ни вымокшего фрака, ни смятой, скрутившейся белой бабочки, надетой в честь Эйве. Когда швейцар «Карльтон-отеля» открыл входную дверь, мимо него проплыло страшное, мокрое привидение во фраке. С трудом переставляя ноги, оно медленно поднялось по ступенькам лестницы и бесшумно исчезло за поворотом в коридоре второго этажа. В номере Алехин вынул из шкафа начатую бутылку и, раз за разом, выпил несколько рюмок. Коньяк согрет его и вернул силы. По укоренившейся привычке обязательно смотреть сыгранную партию, он расставил шахматы и ход за ходом разобрал все события сегодняшней встречи.

– Господи, как плохо я играл! Неужели это конец? – с тревогой спросил Алехин не то сам себя, не то точеные шахматные фигурки. В ответ по полированной мордочке белой пешки покатилась крупная светлая слеза. Может быть, это просто померещилось Алехину, возможно, «капля дождя упала с мокрых волос, но на миг Алехину стало теплее и радостнее на душе. Как-никак, все-таки не в полном одиночестве переживает он свое неутешное горе.

И в эту ночь Алехин не сомкнул глаз. Он даже не ложился. Неподвижно просидел долгие ночные часы, уставившись на шахматную доску остекленевшим взглядом, перебирая пальцами фигурки. Ни одного слова участия не услышал он ни от кого в эти трагические минуты, ни вздоха сожаления не вырвалось ни из одной груди. Никому он не был нужен, никто не остался на его стороне в этот страшный момент. Он был один, один во всем мире.

Рассвет застал Алехина сидящим за столом. Бутылка была пуста, фрак и белый жилет еще не успели высохнуть за ночь. Бывший шахматный король не обращал ни на что