Куприн задумался.

– Пожалуй, ты прав, – промолвил он, наконец. – А вот я еду туда… далеко не чемпионом.

Они дошли до небольшой площади. Куприну нужно было идти к центру города, Алехину – направо. Долго стояли двое заброшенных русских под широким раскидистым каштаном, оттягивая минуту расставания. Они обсудили последние события в мире, свои собственные судьбы. Тем временем улицы совсем опустели, было уже поздно, все-таки пора было идти.

– Ну, до свидания, Саша! – первым простился Куприн. – Где-то теперь увидимся?

– До свидания, Александр Иванович! Завтра я опять в путь. Что делать – сеансы. Я желаю вам самого лучшего, самого большого счастья. И, честно говоря, так хотелось бы рядом с вами… по шпалам.

Они пожали друг другу руки, потом порывисто обнялись. Куприн скрылся в полутьме улицы, Алехин долго провожал его взглядом. Если бы он знал, что дни писателя сочтены, что едет он в Москву больной ужасной, неизлечимой болезнью!

Густые ветви нависли над тротуаром, как бы образуя длинный тоннель. Невысокая коренастая фигурка Куприна то освещалась случайным фонарем, то скрывалась в темноте. Шел он медленно, но, все же, четко размеривая шаг, будто и впрямь отправился пешком по шпалам в далекую, но близкую сердцу Москву.

Проигрыш матча Алехину в двадцать седьмом году стал для Капабланки неожиданным, ошеломляющим ударом. «Как это могло случиться? – спрашивал сам себя кубинец уже в те дни, когда шахматная корона не украшала больше его голову. – Ведь только что перед этим я с блеском взял первое место в Нью-Йорке, доказал полное превосходство над всеми сильнейшими гроссмейстерами. Не проиграл ни одной партии, на два с половиной очка опередил Алехина! А какие партии дал! Хотя бы против Шпильмана – первый приз за красоту получила. Триумф, всеобщее восхищение! Шахматное небо над головой было таким чистым, таким безоблачным, и вдруг этот загадочный, убийственный удар!»

Как все люди самовлюбленные, избалованные судьбой, Капабланка не смог по достоинству оценить силу игры противника, понять, на какие высоты шахматного мастерства поднялся в Буэнос-Айресе Алехин. Он считал победу русского во многом случайной, старался объяснить свое поражение только собственными ошибками.

Между тем Капабланке следовало прислушаться к оценке матча и игры Алехина, которую дали сильнейшие шахматисты мира.

«В Алехине нужно признать самого большого шахматного гения, который когда-либо существовал», – писал гроссмейстер Рихард Рети. «Я верил в победу Алехина, – вторил ему Эммануил Ласкер. – Это победа непреклонного борца над умом, избегающим всего неясного». Американский чемпион Фрэнк Маршалл отшучивался.

– Что вы окажете о победе Алехина? – спросил его корреспондент.

– Это для меня неожиданно, – сказал шахматный ветеран. – Но когда я проиграл матч Капабланке, это было для меня еще большей неожиданностью.

Сам Алехин просто говорил о причине своей победы: «В Буэнос-Айресе я играл, как никогда в жизни». И тут же высказал мысль, служившую серьезным предупреждением для потерпевшего поражение чемпиона. «Шахматные минусы Капабланки незначительны, – писал Алехин, – и мною с трудом использованы, но зато они неискоренимы, так как стоят в слишком тесной органической связи с его человеческими, слишком человеческими недостатками».

Серьезное замечание! Что сделал бы после таких оценок шахматист, критически относящийся к самому себе и к своим недостаткам? Лучший выход – перерыв в игре, глубокий анализ причин поражения, длительная упорная работа по искоренению недостатков. Разве не делал когда-то так Алехин? Разве Ласкер, получив гибельные «пробоины» в битве с Капабланкой, не ушел в тихий берлинский «док» для двухлетнего «капитального ремонта»? Возможно, поступи так Капабланка, шахматный мир скоро вновь увидел бы сияние его несравненного гения, уже лишенного темных пятен, нанесенных чрезмерной похвалой, лестью и навязчивым восхищением.

Будь у Капабланки серьезные, по-настоящему любящие его друзья, они предостерегли бы его от грубейших ошибок, совершенных на следующий день после утраты шахматного трона. К сожалению, его нью-йоркские попечители и наставники, господа Фанк и Ледерер, подстрекали пылкого кубинца действовать в стиле чисто американской рекламы и ультиматумов. Поведение Капабланки после поражения, его статьи, письма, действия – это настоящее смятение, отчаяние человека, потерявшего самообладание после чувствительного удара. Кубинец заметался, лихорадочно ища выхода, и совершил несколько самых непродуманных, самых нелепых поступков.

Приехав в Нью-Йорк сразу после матча, Капабланка обратился с письмом к президенту шахматной федерации США с просьбой организовать матч-реванш. При расставании в Аргентине Алехин обещал кубинцу ждать его вызова ровно год, до 29 октября 1928 года. Казалось бы, задача простая – добивайся матч-реванша. Но пылкая непосредственная натура Хосе Рауля не могла выдержать такой медлительности. Ему нужно было как можно скорее как-то оправдаться перед миром в своем поражении.

И он пишет письмо президенту Международной шахматной федерации господину Рюбу. Это был явно бессмысленный шаг, так как в те времена чемпион мира не считался ни с какой организацией; «лучшие образцы» такого поведения дал сам Капабланка за шесть лет своего царствования. В письме кубинец просил повлиять на Алехина и изменить условия матча. Нужно-де ограничить число партий, удлинить часы игры, снизить гонорар. Меж строк можно было понять: вот почему проиграл Хосе Рауль в Аргентине!

«Позвольте, сеньор Капабланка! – мог воскликнуть любитель шахмат где-нибудь в штате Аризона, прочитав это письмо. – Ведь вы же сами выработали лондонские условия, сами заставили подписать их всех претендентов. Вы твердо требовали беспрекословного выполнения этих условий со стороны всякого, кто хотел вызвать вас на матч. Сколько интересных шахматистов не смогли сразиться с вами именно из-за этой вашей неуступчивости! А теперь, потеряв корону, вы резко меняете отношение к этим условиям».

Алехин категорически протестовал против изменения условий матча. Потом, почему это Капабланка считал возможном шесть лет лично решать вопросы первенства мира, а теперь лишает этого законного права нового чемпиона? «Я выиграл у вас в честном, тяжелом бою шесть партий, – гневно отвечал Алехин, – и я признаю только того сильнее себя, кто выиграет у меня шесть партий».

Сделав один ошибочный шаг, Капабланка не удержался от другого, на сей раз совсем уж нелепого. «Шахматы погибают, им грозит ничейная смерть, – заявил он в своей широко разрекламированной статье. – Нужна срочная реформа шахмат». И практически приступил к изменению правил. С улыбкой прочли люди, любящие древнюю игру и лучшие художественные творения самого Капабланки, что он недавно сыграл целый матч на новых шахматах с Гезой Мароци. Доска шестнадцать квадратов на двенадцать, играют четыре короля, восемь ладей, тридцать две пешки. Нелегко управлять такой армией: пятнадцать часов длилась каждая партия! Капабланка выиграл матч у Мароци: четыре – один, но очень много проиграл в глазах шахматного мира. «Пока Капабланка был чемпионом мира, он не считал, что шахматы нуждаются в реформе», – спокойно комментировал действия Хосе Рауля Алехин.

И еще одну ошибку совершил растерявшийся экс-чемпион.

Уйди он в подполье», сделай перерыв в практических выступлениях, он остался бы в глазах людей гениальным победителем