продолжали стрелять в мою сторону, и я победно улыбнулся, потому что им конец, потому что ничего они уже не успеют сделать, ни убежать, ни сбить меня, ведь стреляли они мимо, и за оставшиеся секунды вряд ли сумеют успокоиться и взять точный прицел.

Я вцепился в рычаг управления посильнее, не чувствуя боли и жара, вот они уже, вот, побежали, но не успеют, я падал прямо на них и ничего уже не могло этого изменить, погибнем вместе, сумею я вас утащить вместе с собой и Олегом, как вдруг, я уже и орать начал, чтобы хоть так помочь себе выдержать эти последние секунды, всё остановилось.

Исчезла боль, исчезли запахи и ощущения, исчезли слёзы в ничего не видящих глазах, но, самое главное, исчезли все эмоции, я вновь стал собран и спокоен, как и в самом начале, вот так, без перехода и без понимания этого, но мне оно сейчас было и не нужно.

Промелькнуло то самое серое пространство, без времени и без расстояний, и вот я уже снова сидел в кабине, но уже реактивного самолёта. Был это Як-15, и по времени разделяли мой Ил и этот Як всего лишь три-четыре года, это было почти всё то же самое, только с другим двигателем. Откуда-то со стороны меня начали накачивать знаниями об этом двигателе, о его возможностях, о особенностях управления таким самолётом, а я, хоть и понимал уже всё примерно, не зря же меня учили где-то и кто-то, я не помнил кто и где, вновь прошёл этот курс. И ещё одна странность здесь была, как же без неё, ведь это истребитель, но Олег сидел за моей спиной так же, как и штурмовике, да и дальше я нигде один не оставался.

Дав мне полностью освоить новую машину, меня вновь кинули в бой, почти в такую же ситуацию, и вновь я вышел из неё так же, хоть и сумел побороться и даже почти выскочить живым, но не получилось, не хватило совсем чуть-чуть. А потом всё повторилось, и машина вновь была немного сложнее, и вновь я сначала понял и освоил новое, чтобы потом испытать это новое в деле.

А потом я потерял счёт и новым аппаратам, и времени, по моим ощущениям прошло уже то ли несколько суток, то ли несколько лет, я шёл по этой лестнице вверх, вот я вертелся только над землёй, вот я уже вышел в ближний космос, вот к другим планетам, к другим звёздам, и это уже был не только бой, передо мной ставили разные задачи, и патруль, и спасение терпящих бедствие, и поиск с обнаружением, и всюду я вертелся как жопа на помеле, выжимая из себя и из своих машин последнее, до липкого пота, до кровавой пелены в глазах, до надрывного, предсмертного крика.

И ещё, нельзя было просто взять и выполнить задание, передо мной постоянно ставился какой-то почти самоубийственный выбор, постоянно нужно было превозмочь себя, рискнуть всем, пройти по краю, нужно было сделать что-то такое, на что толкнуть тебя могла только твоя собственная совесть. Хотя, кроме моей совести, мне ещё сильно помогало осознание того, что я единственный из оставшихся под этим небом комсоргов, и что нельзя предать то дело, которому я верно служил почти всю свою осознанную жизнь, а если что, так на миру, как говорится, и смерть красна.

А потом всё это без перехода кончилось, и я ощутил себя на спине огромного чёрного коня, и сидел я на нём без седла, охлюпкой, как в детстве, но так мне даже больше нравилось, да и сидеть было удобно, не мешал ни позвоночник лошади, ни собственный крестец. Я как будто плыл на этом коне с его мышцами из мягкой резины, такое было ощущение, а держала меня его волшебная шкура, к которой я приклеился намертво, и это была просто так прогулка, для удовольствия, для отдыха, который я заслужил.

Сначала я просто отдыхал от недавних тревог и волнений, даже не пытаясь привести мысли в порядок, а просто наслаждаясь поездкой по сказочному, не бывает в жизни такой красоты, полю, и лошадь слушалась меня с полуслова, с полувзгляда, от чуть заметного движения, но потом всё неуловимо изменилось. Лошадь сначала незаметно наддала, не замечая моих рывков за поводья, а потом понесла меня во весь опор к одинокому, непонятно откуда взявшемуся и стоящему поодаль дереву. Дерево было мощным, раскидистым, а одна из здоровенных ветвей его, как по заказу, изгибалась ровно вбок и висела параллельно земле на высоте чуть выше холки этой кобылицы.

Я похолодел, я знал эту привычку особо вредных и умных лошадей стряхивать с себя всадников именно таким способом, он или сам спрыгнет, испугается, или же она встанет как вкопанная за несколько шагов до дерева, с размаха сунув голову вниз, и тогда он тоже слетит, но сегодня было что-то другое, что-то новое, меня собирались снести со спины именно этой ветвью, и в этом не было никаких сомнений.

Я тут же прижался к шее этой лошади и стал изо всей силы рвать поводья на себя, молясь только об одном, чтобы выдержала уздечка, чтобы не лопнула и не порвалась, тогда точно конец, да несколько раз треснул со всего размаха рукоятью непонятно откуда взявшейся плётки в руке ей по её дурной башке.

Лошадь от неожиданности дико заржала и дала свечку на бегу, стремясь сбросить меня хоть так, но я вцепился в неё как клещ, я прильнул к её шее всем телом и лишь тянул на себя уздечку со всей дури, чтобы прижать её голову вниз, притянуть к себе, чтобы заставить её покориться через боль, через силу. Мы схватились, и это была схватка, определяющая, чья воля сильнее, кто будет командовать в нашей паре, лошадь ли просто позволит мне ехать на ней туда, куда она не прочь поехать тоже, или же я буду править твёрдой рукой, направляя её в путь, не заботясь о чужом мнении и не спрашивая его. В огонь ли, в воду, в медные трубы, да куда угодно, лишь бы это было угодно именно мне.

Конечно, воля её была мощна и могуча, но то, что её составляло, то, чем она собиралась меня подмять под себя, ведь это было всего лишь осознание ею своих собственных сил, собственного потенциала и ничего другого в ней не было. На моей же стороне было много больше всего, что выше просто по