Темуджин сделал вид, что страшно поразился.

— Я? Мне больше всего по душе покой и порядок, и я — сын и слуга твоего отца. Я живу, чтобы ему служить.

Талиф скривил губы и насмешливо покачал головой:

— О! Я думал, мы понимаем друг друга. Я считал, что ты будешь со мной честным.

Темуджин наклонил голову, прищурил глаза и продолжал улыбаться, а потом промолвил:

— Я всего лишь воин, мой господин, а воины, как правило, преданные люди, к тому же глупые.

Талиф был вне себя от восторга. Среди своих друзей он мог встретить развращенных умников, притворявшихся разочарованными циниками. А в Темуджине он нашел действительно умного человека, на что, кстати, не надеялся. Темуджин обладал настоящей иронией, которая основывалась на реальности и понимании существующей обстановки.

— Ну конечно! Ты же воин! И ты предан тем, кто… тебя нанимает. Ты — потрясающий человек! Ты верно служишь своим хозяевам. И эта верность идет от души, а не потому что тебе за это платят.

Темуджин усмехнулся.

— Ты говоришь так, будто верность воина тому, кто ему платит, — есть нечто, чего следует стыдиться. Я так не считаю. Я уверен, что это показывает превосходство воинов перед другими людьми. Верность, основанная на любви, — глупость, потому что построена на том, чего вообще не существует. Золото и серебро всегда были и будут первой и последней причиной верности. Золото — это то, в чем человек может быть уверен.

Талиф насмешливо хмыкнул:

— Ты и в самом деле веришь в превосходство военных?

Темуджин перестал улыбаться и презрительно взглянул на Талифа.

— Да. Послушай. Я часто говорил, что люди подобны животным и им хочется хорошо поесть, переварить пищу и испражняться, они одержимы ненавистью, стремятся к борьбе и желают постоянных ссор. Жизнь создала человека, чтобы он стал орудием войны, и когда он им становится, человек бывает счастливым, потому что может выполнять все свои желания. После этого он становится идеальным оружием в руках тех, кто им руководит, но и сам он стоит превыше тех людей, которые выбрали для себя жизнь без опасностей!

Талиф внимательно его слушал, а потом подумал: «Этот варвар выражается, как поэт или философ!»

Он не улыбался, размышляя над словами Темуджина, потом вспомнил, что отец говорил, что Темуджин неграмотен, но речь его образная и четкая. Поистине пустыня оказалась великим учителем!

Талиф прикрыл рукой, тонкой и темной, как крылышко птицы, рот, чтобы Темуджин не видел его изумления. Он внимательно и с некоторым волнением продолжал разглядывать гостя. Черные глаза женщины тоже разглядывали Темуджина похотливо и с одобрением.

Наконец Талиф убрал руку от лица, он продолжал улыбаться, а тем временем у него в голове проносилось: «Ты не любишь своих соплеменников, господин! И я тебя не виню в этом. Философы призывают нас к милосердию и жалости. Боюсь, что ты не философ. Но должен же ты во что-то верить!»

— Я верю в себя, — голос Темуджина был спокойным и твердым, будто он подслушал мысли Талифа.

Талиф высоко поднял брови. В голосе Темуджина он не смог различить наглости. Гость походил на человека, изрекающего всем очевидную правду.

— Я также верю в силу, — добавил он, помолчав. — Боюсь, что ничто иное не поможет в сражении. Меч не задает никому вопросов, и сам не отвечает на них. Все люди понимают силу меча, но их уши подобны ушам осла. Они глухи к словам!

— Боюсь, что ты меня станешь презирать, — вздохнул Талиф. — Я верю в силу Слова и в то, что оно может победить Меч. Я верю в Миролюбие и Философию, и еще я верю в Красоту.

Он остановился, потому что Темуджин расхохотался и грубым жестом ударил себя по ляжке.

— Господин, ты обвинил меня в том, что я не люблю своих соплеменников! — кричал он. — Это же обвинение относится в равной степени и к тебе!

Талиф сначала побледнел и нахмурился, но затем глаза его засверкали. Он громко захохотал, и его стройное тело сотряслось от смеха.

А затем рассмеялась женщина, она ничего не поняла из беседы, но ее смех звучал, как переливы серебряных колокольчиков.

Обессиленный от смеха Талиф сказал:

— Темуджин, мне с тобой интересно вести разговор. — Его голос был веселым и приятным. — Ты поразительно проницателен. Я даже подозреваю, что в душе ты поэт, как бы тебе ни было это название неприятно.

Темуджину, однако, было приятно слышать слова признания от хитрого и образованного горожанина, и он хотел ответить любезностью.

— Нет, я не поэт, господин, но мне нравятся стихи. Ты не окажешь честь и не прочитаешь мне свои стихи?

Талиф был очень доволен. Он все утро занимался поэзией и писал строки, слегка напоминавшие стихи Омара Хайяма. Он протянул руку в кольцах и взял свиток, лежавший на столике.

— Это всего лишь отрывок рубаи, Темуджин, — сказал он, томно вздыхая. — Он выражает скуку, отчаяние и усталость от жизни. Мне не хочется тебе надоедать, но ты — свежий человек, и, возможно, ты мне подскажешь, что не так гладко в моих стихах.

Женщина прекрасно знала, что делать в таких случаях. Она взяла лиру и легко пробежалась по струнам белыми красивыми пальчиками. Послышался грустный, дрожащий, переливчатый звук, в теплом душистом воздухе он прозвучал, как нежный вздох. Талиф откинулся на подушки и начал нараспев читать стихи.

Наконец звуки музыки замолкли и перестал звучать мелодичный голос Талифа, воцарилась меланхоличная тишина. Талиф взглянул на Темуджина и пришел в бешенство, когда увидел, что тот открыто ухмыляется, а затем его охватила холодная ярость. Темуджин насмешливо зааплодировал и воскликнул:

— Мне всегда нравились эти стихи! Но мне кажется, что они звучат несколько по-иному! Может, мне их прочитать тебе, мой господин?

Талиф стал сине-зеленым, а губы у него посерели.

Темуджин, продолжая ухмыляться, кивнул женщине, и она заиграла громче и веселее. Молодой монгол принял подобающую чтению стихов позу и произнес несколько строф.

«Жизнь — мгновенье. Вино от печали бальзам…»

Талиф не знал, что и думать. У него приоткрылся рот, и на лице появилось идиотское выражение. Он прожил достаточно долгую жизнь, и его мало что удивляло, но сейчас он был просто вне себя. Он даже решил, что ему снится неприятный сон. Он отказывался верить, что этот вонючий безграмотный варвар знал стихи Омара Хайяма! Это был страшный сон, ужасное сновидение. Он уставился на Темуджина выпученными глазами, и его элегантность казалась абсурдной, а руки бессильно лежали на коленях.

Темуджин в открытую радовался своему триумфу. Он насмешливо подмигнул женщине, и та радостно подмигнула ему в ответ.

Талиф что-то прошептал и попытался улыбнуться, и Темуджин спокойно ему ответил.

— Видишь ли, господин, — сказал он таким тоном, что Талиф чуть не вспылил, — мой дядюшка Кюрелен прекрасно разбирается в поэзии и философии и может без конца читать стихи. Он обожает Омара Хайяма. Я много раз слушал его, и теперь знаю эти стихи наизусть. Однако я тебя должен поздравить: мне кажется, что ты даже улучшил стихи Омара Хайяма.