Когда он, немного смущаясь, появился перед Шепе Нойоном и Касаром, они раскрыли рты и не могли поверить собственным глазам. Мягкий белый шелковый халат чудесно подчеркивал красоту его фигуры, а тонкую талию опоясывал красивый серебряный с бирюзой пояс. На загорелой шее висело тяжелое ожерелье, а на голых сильных руках позвякивали тяжелые браслеты. Из-под длинной верхней одежды выглядывали кончики разукрашенных синих сандалий. Рыжие волосы пушистой массой рассыпались по плечам и сверкали, как настоящее солнце при закате дня. От него приятно и остро пахло благовониями.

Наконец Касар перевел дыхание и закричал:

— Из моего батыра сделали бабу!

Но Шепе Нойон уважительно обошел Темуджина, любуясь им.

— Я не верю собственным глазам, — мурлыкал он, а потом начал громко принюхиваться. — Розы утреннего сада, еще покрытые росой! О, это все как раз для меня!

Темуджин чувствовал себя глупцом и что-то хмуро ворчал. Но все-таки он гордился собой и думал, что теперь перед ним не устоит ни одна женщина! Он коснулся рукой бирюзы на поясе и усмехнулся.

— Ты будешь краше любого мужчины в этом глупом дворце! — воскликнул Шепе. — Думаю, что хан не позволит, чтобы какая-нибудь женщина увидела тебя.

Темуджин продолжал красоваться, а бедняга Касар угрюмо глазел на него, потеряв дар речи. Он был уверен, что его брат теперь окончательно пропал. Темуджину все его страдания казались забавными, и он сделал грубый мужской вульгарный жест:

— Не волнуйся так, Касар! Могу тебя уверить, что я все еще мужчина!

Шепе визгливо расхохотался, и тут даже слуги заулыбались. Касар осторожно поднял край халата Темуджина и, когда увидел под ним голые ноги, просто завыл от горя. Темуджин завалился на диван и хохотал до тех пор, пока у него из глаз не начали ручьем литься слезы. Шепе Нойон в конвульсиях катался по полу.

Посмеиваясь, Темуджин шел по длинным коридорам за ведущим его в зал к Тогрул-хану евнухом. Евнухи, стоящие в карауле, взглядами выражали ему свое восхищение, но его громкий вульгарный смех вызывал в них возмущение. Наконец евнух раздвинул тяжелые алые драпировки, и Темуджин вошел в красивую белую комнату своего названого отца.

Солнце уже село, воздух сильно похолодел, поэтому во всех углах комнаты стояли горящие жаровни. Серебряные и хрустальные лампы на столиках испускали неяркий мягкий свет. Низкие диваны окружали полукругом центр комнаты. На диванах сидели Тогрул-хан, Талиф и его любимая жена. Та самая женщина из носилок с алыми занавесками. Там еще были Азара и старик в простой, белой с алым, одежде. Перед ними стояли низкие столики, покрытые чистейшими белыми скатертями, на них были чудесные, украшенные эмалью персидские блюда, китайские серебряные тарелки, золотые чаши, заполненные финиками, фигами, яблоками и грушами.

За Темуджином опустились алые драпировки, он уже не смеялся, его глаза быстро оглядели все вокруг, он увидел Азару. Только она одна не взглянула на Темуджина и даже слегка отвернула от него голову.

Тогрул-хан был поражен, но продолжал улыбаться.

— О! Мой сын, приветствую тебя в доме твоего отца!

Он протянул Темуджину «птичью лапку», тот сделал шаг вперед, взял старую руку своей сильной рукой, преклонил колена и коснулся головой ноги хана.

— Я бы тебя не узнал, — с восхищением заметил Тогрул-хан. — Как сильно могут изменить человека белый шелк и немного благовоний… Встань и позволь мне полюбоваться тобой.

Темуджин поднялся с колен. Азара медленно повернула голову и взглянула на него. Они смотрели друг на друга, очарованные, заколдованные и очень грустные. Темуджин подумал про себя: «Я даже не подозревал, как же сильно я ее люблю! Для меня в мире не существует других женщин! Но отчего она так грустна? От переживаний ее губы бледны, и тени легли под глазами».

Тогрул-хан приказал, чтобы названый сын сел рядом с ним, Темуджин повиновался. Теперь он наконец обратил внимание на остальных присутствующих. Талиф был настоящей картинкой изысканной персидской элегантности. На нем был не очень длинный вышитый кафтан из красного шелка с высоким воротником. Он его плотно облегал и везде, где только можно, был украшен драгоценными камнями. Кафтан доходил ему до колен. Под кафтаном были у него шаровары из бледно-желтого шелка, заправленные в узкие сапожки из красной кожи. Голову Талифа украшал высокий, искусно задрапированный тюрбан из желтого шелка, украшенный огромным белым пушистым пером. От взгляда на его руки темнело в глазах — ослеплял блеск множества красивых колец. Талифу очень шел тюрбан, и его лицо, темное и тонкое, казалось еще более утонченным и хитрым. Он весело и по-дружески улыбался Темуджину и молча поднял чашу с вином, приветствуя его.

Женщина рядом с ним тоже была в желтом, а ее черные волосы легко прикрывал алый шарфик. Она, как и Азара, не прикрывала лицо хотя бы легкой вуалью, и ее маленькое белое личико с пухлыми капризными губами и темными глазами было весьма привлекательным. Она призывно улыбнулась Темуджину, откинув головку назад. Он ей тоже улыбнулся, будто у них был один общий секрет, который они смогут обсудить в другой, более удобный для них момент.

Тогрул-хан — лысый, маленький и жутко худой, был в синей с белым одежде и в белом тюрбане. Старое морщинистое лицо мило улыбалось, и глаза ласково смотрели на Темуджина, а голос был негромким и мягким, но гостю он казался весьма зловещим.

Затем Темуджин переключился на старика в белой с алым одежде и подумал, что никогда в жизни не видел более прекрасного и милого лица, доброго и умного, несмотря на то что на этом лице было много морщин и старик выглядел усталым. Кожа его была желтой, как старая слоновая кость, и на голове не сохранилось ни волоска. Но в глазах отражался внутренний свет, их взгляд был спокойным и нежным, полным мудрости и человеческого опыта. Старик был китайцем и держался спокойно и с достоинством. Он напоминал старинную статую Будды, который видел и постигал столетия. На нем не было никаких украшений. Справа от него сидела Азара.

Тогрул-хан обратился к мудрецу:

— Это один из моих самых подающих надежды молодых вассалов. Этот молодой человек очень смелый и прозорливый. И это он выбирает для наших караванов безопасные пути по покоренной им территории. Я ему весьма благодарен. — Он ласково коснулся плеча Темуджина и торжественно добавил: — Сын мой, это китайский принц, и я перед ним преклоняюсь. Это Цинь Тянь, брат императора и несторианский христианский епископ Китая. Он оказал мне величайшую честь, приняв мое скромное гостеприимство, и мы с ним обсуждаем благополучие моих христианских братьев и подданных, живущих в моих владениях. Он мой почетный гость и будет присутствовать на свадьбе моей дочери.

Он низко склонил голову на грудь. Епископ ласково улыбнулся Темуджину, его желтое лицо осветилось подобно лучам греющего солнца, но он ничего не сказал. Темуджин не отрывал от него взгляда, его сердце вдруг начало сильнее биться из-за не испытанных прежде эмоций, и он не мог понять — по душе это ему или нет.

Поэтому ему стало неловко от того, что он так таращился на старца. Он перевел взгляд, который упал на пустую стену, где висел великолепный золотой крест с камнями, который он уже видел в шатре Тогрул-хана. Конечно, в комнате уже не было мусульманских символов веры.