что-нибудь потруднее? — спросил Квен. — К примеру, стать моим помощником? Человеком, который способен выполнить самые трудные поручения? Человеком, который меня не предаст, на которого я всегда смогу положиться?

— Я готов, — кивнул Тарп.

— Нет, — усмехнулся Квен. — Пока еще не готов. Но будешь готов. И станешь моим помощником, если постараешься научиться многому, и в первую очередь держать язык за зубами.

Квен зачислил Тарпа в отряд стражи и приставил к нему Эппа. Вызвал к себе тогда еще старшину проездной башни и поручил его усилиям Тарпа. Сказал, что хочет, чтобы мальчишка сражался лучше Далугаеша и умел все то, что умеет сам Эпп. И добавил, что об умениях парня, коли такие отыщутся и разовьются, не должны знать даже его родители. Эпп тогда не стал ничего спрашивать. Он всегда все понимал без лишних слов. Старшина взял мальчишку за шкирку и повел в свой маленький двор, который, как и воевода, но сообразно собственным скромным доходам, выкупил возле северной башни уже тогда и который изнутри больше всего напоминал маленькую казарму и крохотный казарменный двор. В этом дворе Тарп и провел следующие семь лет.

Эти семь лет не показались молодому хиланцу легкими, Квен мог поручиться за Эппа. Через семь лет старшина проездной башни, который к тому времени стал уже старшиной северной башни, пришел к Квену и доложил, что научил парня всему, чему мог. Учиться тому еще есть чему, но тут уже Эпп не помощник, дальше парень и сам схватит все, что ему потребуется. Но схватку с Далугаешем можно устроить хоть теперь. Долговязый не обязательно проиграет, но припадок бешенства ему будет обеспечен в любом случае.

— Не нужно схваток с Далугаешем, — сказал тогда Квен. — Ничего не нужно. Совсем. Забудь, Эпп, что ты занимался с этим парнем семь лет. Их вовсе не было.

Эпп все понял, а Тарп потом еще два года выполнял мелкие поручения воеводы и еще год служил старшиной южной башни. Хороший из него вышел старшина. Тарп нашел жену, успел порадовать старика-отца внуком, но вот и ему пришел черед. Десять лет неустанных трудов наконец должны были принести плоды.

Тарп добрался до Ака за четыре дня. Менял лошадей в день по четыре раза, но не загонял. Отмерял сорок — пятьдесят лиг, садился на другую лошадь и снова отмерял столько же. Спал по нескольку часов, иногда дремал прямо в седле. На въезде в строгий, каменный Ак показал старшине стражи ярлык, что прибыл с проверкой караульной службы, смотрителю Ака показал ярлык, что прибыл от смотрителя Хилана с проверкой ведения писцовых хроник. Вроде бы занялся и тем и другим, а на самом деле принялся изучать сам город и прежде всего странную личность городского лекаря по имени Харава, которого в городе держали за чудака и уважаемого врачевателя, но который показался Тарпу удивительно похожим на него самого: никогда не высовывался, старался быть незаметным, избегал славословий и всего того, что могло выделить его среди прочих горожан.

Врачеванием Харава занимался без особого усердия, хотя лекарскую навещал ежедневно, причем цену брал за работу большую, но при этом вполне мог собраться и среди ночи отправиться в неблизкую деревню, чтобы спасти ребенка, порой не рассчитывая даже на миску деревенской похлебки. Тарп долго ходил вокруг старика, а внешне Харава напоминал именно старика, пусть и подтянутого, но именно старика, но так и не нашел, за что можно зацепиться. Лекарь был безупречен. Вот только безупречность его была какая-то непроверяемая.

В писцовой книге он был записан как сын лекаря из деревеньки из-под Кеты. Название этой деревеньки Тарп знал, как знал наперечет названия чуть ли не всех деревенек Текана, но именно эту деревню помнил лучше прочих. Много лет назад на нее съехал оползень, причем съехал так, что от деревеньки не осталось ничего и никого, то есть не уцелел не только хоть один ее житель, а и все ее восемь домов вместе с коровниками и сараями. В десяти лигах от той деревеньки имелась еще одна, но отчего-то Тарп был уверен, что, соберись он туда с проверкой, обязательно найдется какой-нибудь старик, который подтвердит, что был лекарь в той деревне, и сын у него был, да только кто уж припомнит, как он сумел выбраться, да и как выглядел. Да и столько лет прошло уже. Прибавь столько же, как раз попадешь на прошлую Пагубу.

Жил Харава ни богато, ни бедно. Любил прогуляться по улицам Ака, выйти к морю, постоять на пирсе, умыться соленой водой. Иногда сидел на камнях с удочкой, но за те три дня, что Тарп успел понаблюдать за ним, ни разу не возвращался домой с уловом. Вдобавок Харава не запирал дверь в своем доме, словно приглашая — заходи всякий, смотри, чем я занимаюсь, а если и украдешь чего, то я не слишком огорчусь.

Тарп проник к нему в дом тогда, когда отчаялся разузнать хоть что-то более важное прочими способами. Проследил, что старик ушел в сторону дома урая, где в крохотном пристрое к просительной у него была комнатушка со столом и сундуком с травами и лекарскими причиндалами. Тарп зашел в узкий проулок между домами, подпрыгнул, подтянулся, ухватившись за крохотный балкончик, и через секунду оказался в тесной комнатушке. Размером она была четыре шага на десять, всей обстановки-то — узкая кровать, пара табуретов, стол и деревянная полка на стене. На одном из табуретов стоял таз, в тазу кувшин, рядом, накрытое деревяшкой, ведро с водой. Под столом имелась корзина, в которой Тарп нашел смену белья, теплую куртку, еще какое-то тряпье. На полке блестели чистые глиняные чашки, ложка, столовый нож. На столе лежала акская лепешка и стояла крынка с кислым молоком. Больше в комнатушке ничего не было, не считая гвоздя, забитого у двери в известковую стену, на котором, скорее всего, висела одежда Харавы, когда он возвращался в свое жилище.

Тарп ощупал кровать, простучал пол, осмотрел балкончик и подоконник, шевельнул дверь и обнаружил, что она не заперта. Дверь выходила на открытую галерею обыкновенного дома для бедных, которые пытались не стать бродягами изо всех сил. Во дворе стоял шум и гам. Пахло нечистотами из отхожего места, запах нечистот мешался с тяжелым запахом похлебки из требухи, которая варилась тут же на уличной печи. Двор пересекали веревки, на которых сушилась ветхая, зачиненная одежда. Здесь же играли чумазые дети, над ними вяло переругивались их матери, похожие на их же бабушек. У выхода в проездной двор