– И сколько денег у меня останется?

– Восемьсот тысяч долларов, – ответил Магнум, – плюс каждому из вас остается по машине, плюс вся мебель и личные вещи. Тебе оставляют также все перечисленные в финансовом отчете долговые расписки. Сможешь получить по ним деньги?

Я задумался. Расписок было три, самая значительная из них – от Элиота Лавиня, на два миллиона долларов. Когда-то Элиот был моим главным подставным, отстегивавшим мне миллионы долларов наличными. В свое время он был легендой в индустрии одежды, его даже прочили в президенты «Перри Эллис» [22], а ему тогда не было еще и сорока. Но он, кроме того, был заядлым наркоманом и бабником (именно поэтому мы с ним так хорошо ладили) и в конце концов потерял все, включая работу. Я ни разу не разговаривал с ним с тех пор, как завязал, но и без этого знал, что вряд ли он сможет отдать мне долг. Он был совершенно разорен.

Вторая долговая расписка была от Вигвама на четверть миллиона долларов. Увы, Вигвам тоже сидел на бобах, и шансы получить от него деньги были еще меньше.

Оставался доктор Шлезингер, офтальмолог из Лонг-Айленда, женатый на Донне, подруге детства Герцогини. Дэвид был хорошим парнем, а вот Донна была, увы, настоящей шлюхой. Тем не менее он-то как раз мог расплатиться со мной, и я был уверен, что так он и сделает. Когда-то я одолжил ему 120 000 долларов на открытие собственной клиники, и теперь он хорошо зарабатывал.

Для меня хуже всего была неплатежеспособность Элиота Лавиня. Если бы у него были деньги, он непременно вернул бы мне долг! Мы с ним всегда были как кровные братья. Однажды я даже спас ему жизнь, когда он чуть не утонул в моем бассейне. Как ни парадоксально, ни Одержимый, ни Ублюдок никогда не выказывали большого интереса к Элиоту, несмотря на то что он сливал мне деньги наличными. Но меня это очень даже устраивало. Если они не хотели поднимать этот вопрос, то я тем более не хотел этого.

– Думаю, по одной из них я смогу получить долг, – сказал я. – Но это всего лишь 120 штук. По двум другим распискам деньги получить не удастся. Впрочем, это не имеет значения, потому что с моими расходами я останусь без гроша уже через полгода.

– Ну, придется затянуть пояс, – резонно заметил Магнум. – И скажи Надин, чтобы она тоже не разбрасывалась деньгами. Я не шучу, Джордан. Пора притормозить.

Я отрицательно покачал головой.

– Я не скажу Надин ни слова об этом. Какую бы ненависть я к ней ни питал, я не хочу волновать ее. Ведь у меня есть еще год, чтобы придумать, где и как она с детьми будет жить. И поверьте мне, я всеми правдами и неправдами сделаю так, чтобы это было очень хорошее место.

Магнум поджал губы и кивнул, словно онколог, готовый рассказать пациенту о смертельном диагнозе.

– К несчастью, мы должны сообщить ей об этом несколько раньше, чем тебе бы хотелось. Понимаешь, Джоэл хочет, чтобы она подписала уведомление о конфискации.

– Было хреново, а стало еще хреновее! – вырвалось у меня. – Что за день сегодня такой хреновый! – Я раздраженно покачал головой. – И когда я должен ей об этом сказать?

На лице Магнума мелькнуло нечто похожее на тень улыбки.

– Сегодня.

Когда я позвонил Герцогине и сказал, что мне нужно заехать к ней поговорить кое о чем, то был несказанно удивлен тем, что она не послала меня на три буквы. В конце концов, она была из Бруклина и, принимая в расчет наш последний разговор, должна была бы это сделать. А на языке Бруклина это означало бы: «Думаю, будет лучше, если мы с тобой какое-то время будем общаться через адвокатов». И потом, несколько часов спустя, когда я без чего-то пять вошел в дом и дети бросились ко мне в объятия с криками «Папочка приехал! Папочка приехал!», я был еще более удивлен тем, как искренне радовалась Герцогиня этому проявлению любви детей ко мне.

Она была непростой женщиной, и несмотря на всю мою злость и обиды, часть меня продолжала восхищаться ею. Она занималась самообразованием, самосовершенствованием; плохо это или хорошо, но она всегда стремилась к совершенству во всех аспектах жизни. Во многих отношениях она была тем, кем я никогда не мог быть: идеально красивая, в высшей степени уверенная в себе, окруженная психологической броней, защищавшей ее от ран и страданий. Иными словами, я был всем тем, кем она никогда не могла быть: знающий жизнь во всех проявлениях, финансово самостоятельный и слишком уязвимый в эмоциональном плане.

Будь это в другое время и в другом месте, мы могли бы, наверное, заняться любовью, потому что в конечном итоге нас сгубило не отсутствие любви, а то, что разрушало любовь, – деньги, наркотики, образ жизни «богатых и никчемных», ложные друзья… И, конечно же, «Стрэттон», это ядовитое дерево с ядовитыми плодами. Уцелели только наши дети, и за это я всегда буду благодарить бога.

Мы сидели на кухне за столом, я только что закончил рассказывать ей о предстоящей конфискации имущества во всех ужасных подробностях – даты, цифры и прочее.

Ее реакция потрясла меня.

– Мне очень жаль, – спокойно сказала она. – Я знаю, как много для тебя значит пляжный дом. Где же ты теперь будешь жить?

Я в изумлении уставился на нее. Неужели она это серьезно? После всего, что я только что ей сказал, она беспокоится о том, где я буду жить? А где будет жить она? А дети?

Я уже хотел наброситься на нее, но тут до меня неожиданно дошло – это не ирония. Просто она так долго жила без особых проблем, что полагала: так будет всегда. Для нее все всегда будет заканчиваться хорошо. Как ни странно, я знал, что она права.

Заставив себя улыбнуться, я сказал:

– Не волнуйся за меня, Надин. Со мной все будет хорошо. И не волнуйся за себя и детей. – Я посмотрел ей прямо в глаза. – О вас всегда позаботятся, что бы ни случилось.

Она понимающе кивнула, хотя, наверное, ни один из нас все-таки не понимал, что я имел в виду, говоря это. С величайшей искренностью она сказала:

– Я знаю, ты сделаешь для нас все, что в твоих силах. Ты знаешь, сколько тебе дадут?

– Пока неизвестно, – сказал я. – Джоэл уходит из федеральной прокуратуры, что хорошо для меня. Но все же мне придется отсидеть несколько лет. – Я пожал плечами, стараясь придать моим словам легкомысленный оттенок. – Это печальный финал, Надин. Ты будешь жить дальше своей жизнью, а я отправлюсь за решетку. – Я улыбнулся и подмигнул ей. – Хочешь поменяться со мной местами?

– Ни за что! – категорически замотала головой она. – Но обещаю тебе, дети будут всегда знать, что их отец хороший человек. – Она взяла меня за руку, как это сделал бы добрый друг. – Джордан, твои дети всегда будут любить тебя и ждать, когда ты освободишься.

Я тоже пожал ей руку, потом встал и подошел к высокому, от пола до потолка, окну. Опершись плечом о косяк, я стал не торопясь любоваться красотой своего дома и прилегающего к нему сада. Все было так чудесно! Газон был зеленым, словно тропический лес. Пруд с водопадом выглядели как на картине. Все могло бы быть совсем по-другому, не будь я таким идиотом.