— Что — Хогорт?!

— Я видел Хогорта… Там, в подвале старика Верстовского, еще когда все это только начиналось… Это был Хогорт!

— Хогорт, — выдохнула Оля в ужасе. — И мы едем…

— К Верстовскому. Он в опасности, его нужно предупредить, увезти его оттуда… А, черт!

Это восклицание относилось к ярко-желтому новенькому «Форду», едва увернувшемуся от машины Бориса, несущейся как гоночный болид.

— Но, послушай, — произнесла Оля, — раньше Хогорт не причинил старику вреда…

— Раньше! Многое изменилось… Очень многое!

У дома Верстовского Борис ударил по тормозам. Машина пошла юзом, задела боком дерево и остановилась. Борис распахнул дверцу.

— Стой! — Оля схватила его за руку. — Я пойду с тобой.

— С ума сошла?! В лапы Хогорта?!

— Ну уж, и в лапы… Мы уже были там. И никакого Хогорта…

— Я повторяю, это было раньше !

— А что же, — отчеканила она яростно, — я должна всю жизнь провести в страхе? Трястись каждый день и ждать, когда он придет за мной? Нет, Борис. Я — ламаджи, и я иду.

Борис вдруг как-то обмяк, откинулся на спинку сиденья.

— Может быть, ты и права, — обессиленно выговорил он. — А если и нет, мне тебя не удержать…

Эти слова перевели какую-то стрелку. Решимость Бориса, энергия его порыва достались Оле, как по щелчку невидимого переключателя.

— Бери книгу, — сказала она.

— Зачем? — вяло возразил Борис. — Никуда она не денется, и Кремин, и Монк сходятся в этом.

— Мало ли кто в чем сходится. Спокойнее, если она с нами.

Покачав головой, Борис молча взял пакет с книгой.

На крыльцо он поднялся первым и дернул медную ручку звонка. Она подалась легко, без прежнего сопротивления, и никаких звуков в доме слышно не было. Тогда Борис взялся за дверную ручку и открыл дверь. Засов был сорван, обивка на внутренней стороне ободрана, в доски глубоко врезались борозды, похожие на следы огромных когтей.

— Мы… Опоздали?

С этим полувопросом Борис шагнул в коридор. Здесь было довольно темно, закрытая дверь подвала скорее угадывалась, чем виделась после яркого света дня. Но на лестницу, ведущую на второй этаж, свет просачивался через два узких, давно не мытых окошка, и в этом свете Борис и Оля увидели то, что бросило обоих в холодную дрожь.

Широкая влажная полоса поперек ступеней… Борис наклонился и коснулся ступеньки рукой. Его пальцы окрасились в красный цвет.

В два прыжка Борис преодолел всю лестницу. Дверь в комнату Верстовского была сшиблена с петель и расщеплена надвое страшным ударом. На косяках повисли клочья серой шерсти.

Ужасающий разгром царил в комнате. Не уцелело ни одного предмета жалкой, ветхой мебели, стулья были сломаны, шкафчики разбиты в щепки. Повсюду валялись осколки графина, и красная домашняя настойка Верстовского растеклась лужицей на полу, едва отличимой от свежих пятен крови.

— Бедный старик, — Борис ощутил ком в горле, — что ему довелось испытать в последние минуты жизни…

— Может быть, не в последние, — сказала Оля.

Борис непонимающе взглянул на нее.

— Может быть, — взволнованно продолжила она, — Хогорт утащил его живым, только раненым, и мы успеем спасти его! Мы должны спуститься в подвал!

— У нас нет никакого оружия…

— Против Хогорта? А какое оружие тебе нравится? Пистолет, автомат? Волшебный меч?! Идем же скорее! Каждая секунда может стоить жизни старику!

Бегом они спустились вниз, в коридор. Борис принялся нашаривать выключатель на стене, да так и застыл с поднятой рукой.

Из-за неплотно прикрытой двери подвала сиял ослепительный голубой свет.

Борис опустил руку, медленно подошел к этой двери и широко открыл ее.

Голубой свет затопил их обоих, с головы до ног.

Они прошли сквозь полотно голубого света, как сквозь полотно киноэкрана…

Но оказались не в подвале дома Верстовского. Они стояли на высоком холме где-то под иными небесами, и далеко внизу простирался город. Восставали из океана мерцающей мглы дворцы и статуи, мосты и башни, белоснежные арки и шпили обелисков. Могучий, величественный город, стремящийся вверх, грозящий небу… Грозивший когда-то, ибо запустение владычествовало в роскошных дворцах с рухнувшими колоннами и распахнутыми настежь воротами, и многие башни были полуразрушены. На безлюдных дорогах ржавели остовы великолепных экипажей, и вой страдания несся под погибшим городом. Все здесь, от стен до мостов, от руин до мертвых деревьев, опутывали тенета чьего-то чужого, слепого Зла.

По склону холма, поросшему чахлой красноватой травой, были разбросаны полукруглые могильные стелы. Некоторые из них сплошь увивали побеги какого-то растения, похожего издали на плющ. Но когда Борис и Оля подошли к первой стеле, они увидели треугольные листья, просеченные ромбовидными отверстиями. Тяжелый миндальный запах поднимался от этих листьев.

Оля раздвинула побеги руками, чтобы прочесть надпись.

— Смотри! — воскликнула она.

Борис наклонился. Краткая надпись гласила:

ШЕСТОВ СЕРГЕЙ СЕРГЕЕВИЧ

РОДИЛСЯ 23 НОЯБРЯ 1897 ГОДА

БЫЛ ВЗЯТ 19 ДЕКАБРЯ 1901 ГОДА

Они перешли к следующей стеле. Другое имя, еще одна могила ребенка, и снова это немыслимое «был взят». И дальше… И снова.

— Здесь только дети, — сказала Оля. — Никто не умер. Все были взяты…

Ее слова точно послужили сигналом или паролем. Вновь разгорался голубой свет, он пылал, ослепляя, а когда они снова смогли видеть, они были в подвале. Может быть, и не в доме Верстовского — тот подвал Борис помнил как будто не таким. Клочья светящегося голубого тумана, ползущие у самого пола, рассеивали тьму, но подробностей рассмотреть не позволяли.

Над головами Бориса и Оли нависали каменные своды, а впереди в нише виднелась сколоченная из толстых досок массивная дверь. Открывать ее не пришлось — она рассыпалась в пыль от единственного прикосновения. Борис и Оля шагнули на крутую винтовую лестницу, уходящую в каменный колодец, вниз, вниз… Ступени были скользкими, выщербленными, крошились под ногами. Пахло крысиным пометом, гарью, болотными испарениями и еще какой-то неведомой едкой дрянью. Стены были покрыты омерзительными осклизлыми лишайниками, тускло отсвечивающими в голубом тумане.

У подножия лестницы начинался расширяющийся коридор. Оля и Борис шли посередине, и стены отступали от них все дальше. Коридор оказался коротким, он оканчивался глухой стеной. Нигде никаких дверей.