Озадаченный Борис остановился. Тупик, нет дороги? Он положил ладонь на камень стены, преграждавшей путь… Точнее, попытался положить, потому что рука утонула в стене, без всякого сопротивления. Это была иллюзорная стена. Или всего лишь неощутимая? А если это какое-то поле, через которое можно пройти и даже остаться внешне прежними, но…

Они прошли; и ничего не почувствовали. Если что-то изменилось в них, они узнают об этом позже… Коридор продолжался, только теперь стены не расходились, а сходились, и потолок становился ниже с каждым шагом. В бледном туманном мареве Борис и Оля увидели, как из стен вырастают какие-то суставчатые крюки. Когда Борис разглядел их лучше, он содрогнулся.

На самом деле это были нечеловеческие руки с множеством судорожно сжимающихся и снова распускающихся в жуткие соцветия пальцев, с ошметьями гниющей плоти на темно-серых костях. И нужно было продираться сквозь шевелящийся лес этих рук, ведь другой дороги не было, стены коридора тут состояли из настоящего камня!

Они шли, стиснув зубы, а руки хватали их за одежду, норовили вцепиться в запястья, ударить по лицу, вырвать у Бориса пакет с книгой. Пусть захваты были слабыми, но прикосновения — отвратительными…

Коридор вывел их в большой зал. Туман исчез. Стены, потолок и пол зала будто бы источали голубоватое свечение, но присмотревшись, Борис увидел, что это не так. Свет рождался где-то в центре и поглощался, всасывался зыбкой субстанцией, составлявшей потолок и стены, похожие на колышащиеся зеркала. Длинные, кривые, вытянутые отражения-тени, злобно передразнивающие облик Бориса и Оли, наступали со всех сторон, сверху и снизу против струящегося голубоватого света, против его убегающих в зеркальную неясность волн. От извивающихся теней исходило змеиное шипение. Оно перехватывалось тенями впереди, в ту же сторону клонились и ползли изменчивые отражения. Борис и Оля шли туда же. Они остановились перед высокой закрытой дверью, где шипящие привидения отступали. Борис распахнул дверь.

Чернильная тьма хлынула в зал и откатилась под волнами голубого свечения. Перед Борисом высилась черная глыба, средоточие тьмы и холода. Казалось, именно в ней собран весь мрак Вселенной, и отсюда, из этого неиссякаемого источника, черпают тьму и холод межзвездные пространства. Отсюда испаряются холод и тьма, отсюда уносятся вдогонку галактикам, и их хватит на то, на что и должно хватить — на Вечность.

Оля вошла за Борисом, они видели глыбу все отчетливее. Они обошли вокруг. Это был не просто огромный камень, а высеченный из гранитной скалы идол, Единорог с раскрытой пастью под прямым витым рогом. Ниже, на груди гранитного идола, был знак, вдавленный отпечаток ладони. И.каменный Единорог дышал! Дыхание его было дыханием Зла. «Уходите, уходите, уходите!» — беззвучно кричали летучие мыши, слуги истукана. «Прочь, прочь, вы пропадете, глупые люди!»

Борис рванулся, втиснул правую ладонь в отпечаток на полированном граните, и ледяной холод хлынул в его мозг, мышцы, кости. Единорог заревел. Из пасти ударил ослепительный белый луч, вскипятил тьму и разбился о несокрушимую стену. Там, где он рассыпался на искры, со скрежетом повернулась многотонная плита, открывая подобие склепа.

На возвышении, задрапированном полусгнившей тканью, замерло второе чудовище, исполинский одноглазый краб или паук из такого же черного гранита. Он преграждал путь к следующей двери. И как только Борис шагнул вперед…

Древний механизм пришел в действие, клеши краба-паука задвигались. Они рассекали воздух, били наотмашь, наугад. Паук рос, передвигался с грохотом, приближался. Он был уже вдвое, втрое больше… Лишь справа от одноглазого монстра оставалось немного свободного пространства, но и там сновала, как челнок, неутомимая клешня. Борис прижался к стене, опустился на одно колено. Выбрать момент, решиться на бросок…

— Теперь я, — сказала Оля.

Кобра не атакует так быстро, как мелькнула ее рука. Молнии, слетевшие с ее пальцев, словно атомным огнем выжгли замутненное око чудовища. Паук не был еще побежден, но что-то разладилось внутри искусственного монстра, лапы его заметались в конвульсивной агонии. Клешня, едва не раздробившая кость руки Бориса, едва не разорвавшая мышцы и кровеносные сосуды, нелепо подпрыгнула и застыла.

Все. Паук был недвижим, и громадный Единорог медленно оседал с гаснущим лучом, приобретшим пурпурный оттенок. Под сводами прокатывалось эхо рокота осыпающихся где-то камней.

— Это последняя дверь, — сказала Оля.

Борис не спросил, почему она в этом уверена. Он и сам откуда-то это знал.

Тусклое красное солнце, косматое от протуберанцев, нависло над близким горизонтом. Оно заливало равнину багровым светом, поджигающим вдали белые арки и башни мертвого города — может быть, того же самого, а может быть, и другого.

Невдалеке, в десяти метрах или меньше, у подножия черного остова сгоревшего одинокого здания ничком лежал человек. Его шея была неестественно вывернута, лицо в крови обращено прямо к Борису и Оле. Не узнать Верстовского было невозможно, так же как и нельзя было надеяться на то, что он жив.

Над ним стоял Хогорт. Борис и Оля смотрели на него, но это не означало, что они могли его разглядеть даже с небольшого расстояния. Очертания громадной серой туши были неясными, они все время менялись. И горели в этом клубящемся мороке страшные гипнотизирующие глаза…

Как он огромен, подумал Борис, как же он протискивался во все эти коридоры и узкие дверные проемы… И сразу он подивился нелепости этой мысли. Это был Хогорт, и он мог многое… А насколько многое — ответ на этот вопрос мог дорого стоить!

Но они ошиблись по поводу Верстовского. Старик был жив, они не опоздали… Еще жив. Он застонал, повернулся, сделал попытку привстать, умоляюще вытянул руку к Борису и Оле.

Хогорт взревел, вздыбился во весь свой исполинский рост. Сейчас он был похож на пещерного медведя, почуявшего добычу. С обнаженных клыков текла смешанная с кровью слюна. Взгляд чудовища встретился со взглядом Оли.

«Он найдет тебя…»

— Я сама тебя нашла, — процедила Оля с холодным презрением. — Ну давай, иди… Чего ты ждешь?!

Чудовище потянулось к ней, и в тот же миг с пальцев правой руки девушки стремительно разлетелись фиолетовые радиальные кольца пульсирующего сияния. Прозрачный светящийся купол, по которому беспрерывным потоком сыпались, скользили сверху вниз золотистые искры, накрыл Олю и Бориса. Хогорт отшатнулся, заревел от неожиданной боли. Добыча ускользнула, она была недоступна… Но другая добыча здесь!

Вновь громадная туша ссутулилась над Верстовским.

— Борис, это выше моих сил, — простонала Оля. — Я пока могу держать его, не пустить к нам… Но он убьет старика!

Серая лапа с растопыренными когтями уже была занесена для последнего удара. Борису казалось, что он физически ощущает излучение злобного торжества, исходящее от чудовища. У него не было и одной секунды, чтобы принять решение… И то, что он сделал, результатом осознанного решения не было. Он видел только беспомощного, окровавленного старика, сжавшегося в предсмертном ужасе возле обогревших руин.