— Я желал тебя с первой нашей встречи, — не дыша, произнес Гарри и неловкой рукой погладил ей волосы, шею, обнажившееся плечо, — так погладил, словно хотел ее всю, сразу.

— А я тебя, — улыбнулась она.

— Правда?!

Каталина кивнула.

— Тогда, в день той твоей свадьбы, я мечтал оказаться на месте жениха…

Не торопясь, томительно медленно она развязала ленты ночной рубашки, и шелковистая ткань готовно расползлась в стороны, показав жениху круглую твердую грудь, тонкую талию, темную тень внизу живота. Гарри даже застонал.

— Можешь считать, что так и было, — прошептала она. — У меня никого не было. А теперь, наконец, мы женаты…

— Да, — счастливо выдохнул он. — Наконец-то…

Он уткнулся лицом в тепло ее шеи. Его быстрое, рваное дыхание шевелило ей волосы, руки лихорадочно ласкали, гладили ее бедра. Каталина почувствовала, что отзывается на юную страсть Гарри, невольно вспомнила прикосновения Артура и прикусила язычок, чтобы напомнить себе никогда, никогда не произносить вслух имя своего покойного мужа. Меж тем ее нынешний муж, Гарри, с силой вошел в нее, и она издала негромкий, заранее отрепетированный крик боли — и тут же с ужасом поняла, что этого недостаточно. Надо было закричать громче и сопротивляться сильнее. Для девственницы она повела себя слишком гостеприимно, слишком радушно. Он мало что знает, этот неоперившийся птенец, но, кажется, даже он понял, что крепость сдалась ему слишком легко.

Даже в разгар страсти он укоротил свое рвение, приостановил свой напор и затуманенным взором отыскал ее лицо.

— Ты чиста, — неуверенно произнес он. — Я не сделал тебе больно?

Однако в глубине души этот избалованный юноша, как ни неопытен, понял, что чиста она не была, что она лжет.

— Была чиста, вот до этого самого момента, — проговорила она с нежной, чуть вымученной улыбкой, глядя ему в глаза. — Ты взял меня. Я твоя. Перед тобой не устоять… Ты такой сильный…

Она не переубедила его, однако желание требовало своего. Не в силах отказаться от наслаждения, Гарри возобновил атаку.

— Ты овладел мною, — продолжала шептать Каталина, чутко следя за тем, как под напором страсти уходит из его глаз сомнение. — Ты мой муж, ты взял то, что твое по праву. Ты сделал то, чего не смог сделать Артур…

Это была та самая фраза, которая довершила дело. Юный муж со стоном пал на нее, и его семя хлынуло в ее лоно. Дело было сделано. Без всяких сомнений.

Он больше не задал мне этого вопроса. Ему до того хочется мне верить, что он не станет спрашивать, лишь бы не получить нежелательного ответа. Да, вот такой он трус. Привык слышать только то, что ему приятно, и предпочтет удобную ложь непривлекательной правде.

Причина тому — отчасти его желание обладать мной, причем такой, какой он меня впервые увидел: девственницей в наряде невесты. И еще — его стремление возразить всем, кто остерегал его от устроенной мной ловушки. Но самая главная причина кроется в том, что он ненавидел моего любимого Артура и завидовал ему, и хочет меня именно потому, что я принадлежала Артуру, и — прости меня, Господи! — хочет, чтобы я говорила ему, что он может то, что не по силам было Артуру. Даже теперь, когда мой возлюбленный супруг лежит под плитой Ворчестерского собора, взбалмошный мальчик, которому досталась его корона, по-прежнему жаждет над ним главенствовать. Величайшая моя ложь не в том, что я убедила Гарри в своей девственности. Величайшая моя ложь в другом: я говорю ему, что он лучше и мужественнее, чем был его брат.

На рассвете, пока он спит, я беру перочинный нож, делаю себе надрез на ступне, где Гарри не заметит болячку, и мажу кровью простыню, на которой мы лежали, как раз так, чтобы удовлетворить миледи бабушку короля или другую не в меру недоверчивую особу, которой вздумается устроить осмотр. Конечно, вывешивать королевские простыни на всеобщее обозрение никто не будет, но я знаю, что любопытство одолевает всех, так что пусть лучше у моих служанок будет повод сказать, что все они видели пятно и что я несколько недомогаю. Утром я веду себя так, как полагается новобрачной. Говорю, что устала, не встаю до обеда, улыбаюсь с глазами опущенными долу, словно открыла для себя какую-то приятную тайну, хожу слегка скованно и даже целую неделю отказываюсь охотиться верхом. Короче говоря, делаю все, чтобы показать, что только что утратила девственность. Выглядит это убедительно. Все верят — в общем-то, еще и потому, что никто не хочет верить во что-то другое.

Порез на ноге долго не заживает, давая о себе знать всякий раз, как я надеваю новые башмаки, те, что с большими пряжками в бриллиантах. Для меня это напоминание о той лжи, которую я сказала ради Артура, но, даже когда болячка заживет, я все равно о ней не забуду до конца моих дней. Я даже рада той боли, которую чувствую, когда сую правую ногу в башмак. Она пустяк, вздор по сравнению с болью, которая пронзает мне душу всякий раз, когда я улыбаюсь мальчику-королю и именую его, с восторженным трепетом в голосе, «супруг».

Гарри проснулся ночью и лежал так тихо, что Каталина проснулась тоже.

— Милорд?

— Спи-спи, — сказал он. — Еще темно.

Она соскользнула с постели, мелькая нежным розовым телом в разрезах ночной рубашки, от углей в камине зажгла тонкую свечку, а от той — обычную свечу.

— Не угодно ли эля? Или вина?

— Вина, пожалуй. И ты со мной выпей.

Она вставила свечу в серебряный подсвечник, налила вина и вернулась в постель, держа по бокалу в каждой руке. Понять по его лицу, что происходит, не удавалось, но она подавила свое раздражение. Почему, что бы там ни было, нужно просыпаться среди ночи, интересоваться, что его беспокоит, выказывать свою заботу. С Артуром она в секунду знала, в чем дело, что ему нужно, о чем он думает. Но Гарри! — расстроить его может все, что угодно: песня, сон, записка, брошенная из толпы. Его вырастили так, что он привык делиться своими мыслями, слушаться указаний. Ему необходимо окружение друзей и льстецов, он обожает обмен мнениями. Каталине приходится быть для него всем сразу.

— Я думаю о войне, — сказал он.

— В самом деле?

— Король Людовик надеется от нее уклониться, но мы все-таки навяжем ему войну. Говорят, он мечтает о мире, но я этого не потерплю. Я король Англии, победившей при Азенкуре. Придется ему понять, что со мной нужно считаться!

Каталина кивнула. Ее отец передал ей четкие указания всячески поддерживать воинственность Гарри, если речь зайдет о Франции. В своем письме, написанном в самых теплых выражениях, Фердинанд предлагал своей «дражайшей дочери» способствовать войне между Англией и Францией, причем начинать боевые действия следовало не на северных берегах, где обычно высаживались английские войска, а на границе между Францией и Испанией. По мнению испанского короля, англичанам следует вторгнуться в Аквитанию, жители которой с радостью избавятся от французов и поддержат своих освободителей, подняв восстание. Испания окажет англичанам всяческую поддержку. Кампания будет легкой и славной.