Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— И что же дальше? — спросила Арма.
— Дальше будет плохо, — сказал Кай. — Как плохо, пока не знаю. Но плохо уже то, что Запретная долина не послала нам того, в ком мог бы проявить себя сиун.
— Тамаш являет себя в Текане в том, в ком захочет, — усмехнулась Илалиджа.
— Не знаю, — задумался Кай. — Пока что он являл себя через старшего смотрителя, а перед этим сам же и призывал его.
— А почему вообще сиун должен являть себя? — не понял Эша. — С какой стати? Неужели ему не удобнее расправиться с нами издали? Или из засады?
— Думаю над этим, — пробормотал Кай. — Пока что все они хотели приглядеться к нам вблизи. Или ты думаешь, что они способны учиться? Вряд ли кто-то добирался так далеко, как зашли мы. Я склонен верить старушкам. С другой стороны, то, что нас не убивают сразу, а всякий раз испытывают, внушает мне надежду, что Запретная долина проходима. Но она очень труднопроходима.
— С чего ты это взял? — не поняла Илалиджа.
— Меня сюда послала моя собственная мать! — отрезал Кай. — Или ты считаешь, что она отправила меня на гибель?
— А ты думаешь, что она исключала такую возможность? — ухмыльнулась Илалиджа. — Или ты первый посланный?
— Надеюсь стать последним, — сказал зеленоглазый. — Все зависит от того, когда явится сиун.
— Когда он может явиться? — спросила Арма. — Когда мы испечемся? Или чуть раньше?
— Твоя мать была едва ли не самой доброй и умной из двенадцати, — сказал Кай. — Конечно, сиун и она — не одно и то же. Но доброта редко совпадает с хитростью. Доброта прямолинейна. Добрый клинок будет желать простой смерти. Он не будет смазан ядом, не будет изогнут или покрыт шипами. Но и он же не будет царапать и ранить. Значит, он будет убивать сразу. И он не станет рисковать.
— И что это значит? — не поняла Арма.
— Сиун твоей матери появится, когда я буду мертв или при смерти, — ответил Кай.
— Однако первый выход нам точно не подходит, — заволновался Эша. — Да и второй как-то не очень!
— Вот тут я с тобой согласен, Эша, — улыбнулся Кай старику. — Надо бы это дело обдумать. Вернемся в лагерь, до темноты надо успеть отдохнуть.
— И куда же пойдем с наступлением темноты? — поинтересовалась Илалиджа.
— Вперед, — ответил Кай.
— И долго? — сдвинула брови пустотница.
— Сколько нужно, — ответил Кай. — С вечера и до утра. И каждый день.
Спасительная прохлада наступила, едва стемнело. Но длилась она недолго. Непроглядная в темноте черная каменная пустыня остывала, словно раскаленная сковорода, брошенная в снег. Даже шипение слышалось, правда, разносилось оно из уст Теши, которая вполголоса призывала все возможные кары на голову зеленоглазого и его дружков, а особенно Илалиджи, участвовавшей в убийстве ее племени. Вскоре стало настолько холодно, что спутники зеленоглазого вынуждены были на ходу закутаться в одеяла, которые не так давно тот же Тарп предлагал оставить у лодки. В любом случае решение Кая было верным — днем было очень тяжело идти, ночью невозможно оставаться неподвижным. Против ожидания, ни одна живая тварь, кроме десяти путников, не выбиралась ночью на прогулку из-под камней или расщелин. Пустыня и в самом деле была мертва. Разве только щелчки и потрескивание неслись со всех сторон, но это трескались разогретые за день и остужаемые за ночь камни. И так продолжалось ночь за ночью.
Час отдыха наступал утром. Солнце выкатывалось на небосвод, но жара приходила не сразу. Камни стремительно впитывали жар, но если хиланцы быстро натягивали тент, то под ним удавалось сохранить немного прохлады. Хватало ее ненадолго.
На пятую ночь пути черную каменную пустыню сменила глиняная. Прохлады не прибавилось, но идти стало еще тяжелее. Редкий ветерок, который недавно хотя бы сулил прохладу, теперь нес в себе пыль и соль. Днем испортилась вода в мехах, верно, была какая-то зараза, кроме соли, в пустынной пыли, но прокипятить воду было негде, и теперь каждую стоянку Эша был вынужден тратить невеликие силы на то, чтобы напитать огнем камни. Брошенные в котелок, они некоторое время шипели, но немного воды могли спасти. Но и это вскоре перестало помогать. Мехи пришлось выбросить. Вода осталась только в глиняных и жестяных фляжках, и по самым строгим расчетам Тарпа хватить ее должно было самое большее на три дня. От недостатка воды начала трескаться кожа. Спутники зеленоглазого притихли. Даже вечно ворчащая Теша замолчала. На двенадцатый день пути, когда воды оставалось на два дня, — начались миражи.
Над желтой пустыней под желтым небом вставали смерчи. Горячий воздух стелился над солончаками, дрожал и размывал горизонт. Путники лежали под тентом и пытались спать, но картины, что открывались им, не давали сомкнуть глаз. Сначала им чудился величественный, наполненный прохладой лес. Он был столь явственен, что даже Арма готова была поклясться, что слышит голоса птиц и скрип сосновых сучьев, раскачиваемых ветром. Шалигай рвался вскочить и убежать в тень деревьев, но Тарп устало выговаривал ему и убеждал, что ничего этого нет. В полдень не выдержала Теша. Когда в сотне шагов от привала появился белый пляж с наполненным свежестью морским прибоем, она рванулась к воде, но только наглоталась соленой пыли. Но уже ближе к вечеру случилось нечто иное. В жарком мареве глинистая пустыня обратилась зеленой степью. Степь зашевелилась, ожила, над кромкой травы показались боевые колпаки палхов, и Эша стал их считать.
— Сколько, — не открывая глаз, прошептал Кай.
— Пока вижу около сотни, — почти равнодушно пробормотал Эша. — Луков нет, только топоры, дротики. Палхи не дружат с луками.
— Зато с топорами дружат, — заметил Тарп. — Особенно когда разделывают хиланского воина.
— Не самый лучший мираж, — заметил Шалигай. — Лучше бы эта самая Хисса показала речку, да чтоб берег был в зелени. Рощицу. А в речке чтоб девки купались.
— Разве миражи кто-то показывает? — задумалась Илалиджа, подтягивая к себе лук.
— А откуда же они тогда берутся? — удивился Шалигай.
— Оттуда же, куда потом деваются, — растянула в улыбке потрескавшиеся губы Илалиджа, натянула тетиву и выцедила одного из палхов.
— Когда исчезнут? — спросил Эша. — За пятьдесят шагов или за сто?
— За сто, — предположила Илалиджа.
— За пятьдесят, — покачал головой Эша. — Море за пятьдесят шагов начиналось.
— А лес за сто! — не согласилась Илалиджа.
— Топот, — пробормотала Арма.
— Топот, — согласился Кай, который так и не открыл глаз.
— Точно, — кивнула Илалиджа и отпустила тетиву.
До палхов оставалась сотня шагов. Здоровенный, с низким, от бровей лбом вожак поймал стрелу в грудь и еще пробежал пару шагов, но тут же уткнулся носом в глину, а в следующую секунду Кай заорал: «К оружию!» — и началась сеча.
Бой продолжался около получаса. Палхов было больше сотни. Наверное, навстречу отряду Кая вышли все оставшиеся в долине людоеды. Арма, которая удивлялась появившейся в измотанном теле бодрости, уклонялась от ударов, рубила врага мечом, который с Заячьего острова лишился ножен, следила за зеленоглазым, напоминающим вооруженный стальным мечом вихрь, ужасалась Теше, которая орудовала копьем Тиджи как секирой, рычала и, как показалось Арме, даже успевала прикладываться зубами к горлам поверженных ею палхов. А потом, когда ни одного людоеда не осталось, случилось то, что повергло Арму в оцепенение. Степь, которая сулила конец страданиям, растаяла как мираж. И трупы убитых палхов тоже растаяли как мираж вместе с брошенными ими топорами и отрубленными конечностями. Остались только пятна крови. Но и они мгновенно высыхали и обращались бурой пылью.