Безобразов полностью разделял убеждение Пржевальского в том, что прав тот, за кем сила. Отмахиваясь от возражений Пекина по поводу законности своих действий на китайской земле, Безобразов утверждал: «Прочность настоящих и будущих русских предприятий в Маньчжурии может быть обеспечена лишь силою штыка». Не слишком беспокоили Безобразова и дипломатические тонкости. «Что же касается до договоров и трактатов, — однажды заметил он, — то они не должны быть для нас препятствием при выполнении нами нашей исторической задачи на Дальнем Востоке».

Когда Иван Балашов, один из близких Безобразову чиновников, написал в 1902 г. царю служебную записку, убеждая его не выводить войска из Маньчжурии, его аргументы были точно такими же, как у Пржевальского. Он утверждал, что русская оккупация полностью оправдана «вековой логикой вещей», а также вероломством и слабостью Китая: «…никто же никогда не сомневался в том, что Маньчжурия в конце концов должна неминуемо принадлежать России». В любом случае, заявлял Балашов, местное население правильно понимало свою судьбу: «И маньчжуры… так же как их соседи монголы, также и все остальные азиатские племена, твердо уверены в том, что волею самой судьбы им рано или поздно суждено подпасть под власть “Белого Царя”… который олицетворяет в их воображении смутные надежды на осуществление правды и мира на земле»[168].

Накануне 1904 г. даже разведка в своих оценках часто разделяла пренебрежительное отношение Пржевальского к азиатскому военному искусству. Более проницательные дипломаты и другие официальные лица были прекрасно осведомлены о военной мощи Токио. Барон Розен и Александр Извольский, например, неоднократно уговаривали Николая не ссориться с морским противником. Но были и другие, в частности офицеры армии и флота на Дальнем Востоке, которые не видели разницы между дряхлеющими Цинами и современными войсками императора Мэйдзи.

Типичным примером являются представления военного атташе в Токио подполковника В.П. Ванновского. В 1903 г. он сообщал: «Японская армия далеко еще не вышла из состояния внутреннего неустройства, которое неизбежно при чуждых ее народной культуре основаниях, усвоенных с чисто японской слепой аккуратностью и почти исключительно по форме, а отнюдь не по существу… Вот почему, [если], с одной стороны, японская армия давно не азиатская орда… то с другой — это вовсе не настоящая европейская армия…» Размышляя о возможной войне с Японией, многие полагали, что русские закидают японцев шапками; один только вид косматой казачьей папахи обратит японские войска в бегство.

Самым любопытным сторонником идей Пржевальского был бурятский лекарь Петр Бадмаев. Носивший до крещения имя Жамсаран Бадмаев, он руководил модной клиникой на окраине Петербурга, в которой тибетскими травами лечили тяжелые нервные заболевания, психические расстройства и нарушения женской физиологии. Благодаря великолепным связям (его крестным отцом при обращении в православие был сам Александр III) и хорошему деловому чутью, практика Бадмаева процветала. Точно так же как подобное предприятие могло бы процветать сегодня в падкой на новинки и состоятельной среде на североамериканском континенте, эта практика с ее экзотическими средствами пользовалась щедрым покровительством аристократов имперской столицы. Среди ее прославленных клиентов были министр финансов Сергей Витте и будущий председатель Государственной думы Михаил Родзянко. Светский доктор пользовался доступом к Николаю II и высшим эшелонам бюрократического аппарата, чтобы играть особую роль в дальневосточной политике России на рубеже веков.

В 1893 г. Бадмаев предложил Александру III эксцентричный проект завоевания Китая. Согласно его плану, к строящейся тогда Сибирской железной дороге нужно было добавить ответвление, чтобы соединить родину бурят на берегу Байкала с западным китайским городом Ланьчжоу (примерно 1800 км через пустыню Гоби). Ланьчжоу должен был стать пунктом рассредоточения для многотысячной бурятской «пятой колонны», переселенцев, которые будут агитировать своих ламаистских единоверцев в Тибете, Монголии и Синцзяне. Собрав войско из полумиллиона всадников, царские агенты в итоге нападут на Запретный город и свергнут Цинов. Захватив власть, «избранная монгольская, тибетская и китайская знать и знатные буддийские жрецы отправятся в Петербург просить белого царя принять их подданство». Подобно лесной концессии Безобразова на реке Ялу десятью годами позже, подрывная деятельность России должна была проводиться под прикрытием законного коммерческого предприятия.

Сначала Витте горячо поддержал проект. Говоря об «особой роли [России] во всемирной истории» и ее «культурно-просветительской задаче на Востоке», министр финансов убеждал царя принять проект Бадмаева. Александр был настроен более скептично, замечая: «Все это так ново, необыкновенно и фантастично, что с трудом верится в возможность успеха». Тем не менее Витте удалось убедить императора предоставить Бадмаеву двухмиллионную субсидию на организацию предприятия. Компания «П.А. Бадмаев и К°» была надлежащим образом зарегистрирована в 1893 г. Ее офисы располагались в Петербурге и Чите.

Предприятие не имело ни коммерческого, ни политического успеха. Когда через несколько лет его владелец попросил о второй двухмиллионной дотации, даже Витте не стал его слушать. К 1900 г. сам Бадмаев отказался от своего проекта. Все его успехи — это несколько капиталовложений в Чите и Пекине, а остальное — лишь туманные намеки на тайные группы бурятских агентов. Большевистский редактор его документов был близок к истине, когда предположил, что «феерический план» являлся тщательно продуманной аферой, цель которой состояла не в присоединении Внутренней Азии к России, а в том, чтобы «“присоединить” несколько миллионов русских рублей к своему “тибетскому” карману».

Несмотря на скудные результаты эксцентричного проекта, Бадмаев сумел сохранить благосклонность двора и позаботился о том, чтобы подружиться с Николаем II. Зная лекаря с детства, новый император поспешил обратиться к буряту за советом по дальневосточной политике. Бадмаев никогда не стеснялся высказывать свое мнение. Он продолжил убеждать Николая отобрать Монголию и Тибет у Китая, напоминая царю о его предназначении: «Петр Великий прорубил окно в Европу — и Петербург, как великое творение Петра, выражает собою мощь русского государства… Николай II [теперь] прорубил окно на китайский Восток».

Несмотря на то что Витте к 1896 г. решил, что Бадмаев был мошенником и шарлатаном, и велел ему прекратить свою деятельность на Дальнем Востоке, Николай продолжал удостаивать его аудиенциями[169]. Генерал Куропаткин тоже считал его жуликом и постоянно выражал свое недовольство «бреднями Бадмаева». Однако чем больше министры жаловались на Бадмаева, тем выше ценил его царь. Хотя Бадмаев и не оказывал существенного прямого влияния на российскую политику, но его близость ко двору усилила восприимчивость царя к идеям Пржевальского о завоевании Азии, что явствует из знаменитой записи в дневнике Куропаткина в начале 1903 г.: «…у нашего государя грандиозные в голове планы: взять для России Маньчжурию, идти к присоединению к России Кореи. Мечтает под свою державу взять и Тибет. Хочет взять Персию, захватить не только Босфор, но и Дарданеллы».