* * *

Когда между Китаем и Японией в 1894 г. разразилась война и в России начались дискуссии о том, какую из враждующих сторон следует поддержать, раздался голос и князя Ухтомского. Решение Петербурга встать на сторону Китая было принято в следующем году в значительной степени по настоянию Сергея Витте, чьи планы экономического развития на Дальнем Востоке основывались на хороших отношениях с Пекином. Тем не менее идеи Ухтомского о русско-китайском совместном господстве совпадали с планами министра финансов. После успешного вмешательства в Симоносеки в России воцарилось радостное возбуждение в отношении ее будущего на Тихом океане, и заявления князя часто привлекали внимание других журналистов. Для обозревателей в Великобритании, Германии и Франции его статьи выражали официальную политику царя на Дальнем Востоке.

Через два года Петербург, захватив Порт-Артур и Дальний, тем самым отказался от союза с Пекином. Осенью 1897 г. русское общественное мнение было настроено решительно против такого шага, что говорит о том, насколько представление Ухтомского о тесной связи между двумя великими империями в Азии разделялось просвещенной общественностью. Договор об аренде Ляодунского полуострова в марте 1898 г. разрушил иллюзии Цинов насчет российской поддержки, однако симпатии в России к Срединному царству оставались сильны. Реакция на Боксерское восстание 1900 г. свидетельствовала об этом наиболее явно.

Даже Лев Толстой присоединился к хору. В статье «Не убий», опубликованной в августе 1900 г., он обрушился на германского кайзера — одного из наиболее ярых застрельщиков иностранной интервенции: Вильгельм II «скажет, что в Китае войска должны не брать в плен, а всех убивать, и его не сажают в смирительный дом, а кричат ура и плывут в Китай исполнять его предписание». После того как западные войска захватили Пекин, Толстой выразил свое мнение в не опубликованном при его жизни «Письме к китайцу»: «Китайский народ, так много потерпевший от безнравственной, грубо эгоистической, корыстолюбивой жестокости европейских народов, до последнего времени на все совершаемые над ним насилия отвечал величественным и мудрым спокойствием… И спокойствие и терпение великого и могущественного китайского народа вызывало только всё большую и большую наглость европейских народов, как это всегда бывает с грубыми, эгоистическими людьми, живущими одной животной жизнью, каковы были европейцы, имевшие дело с Китаем». В то же время Толстой ни в коем случае не был апологетом российской политики: Николай II тоже навлек на себя его критику за то, что устроил «ужасную по своей несправедливости, жестокости и несообразности с проектом мира, китайскую бойню…».

Члены правительства также резко критиковали Запад. Внутренний отчет министерства иностранных дел за 1900 г. отмечал дурное влияние «западноевропейской культуры» на «китайский быт». Один полковник Генерального штаба утверждал: «Основной причиной настоящих событий в Китае, получивших название “Восстания Большого Кулака” является развитие капиталистического производства, которое в конечном результате привело к избытку продуктов для внутреннего потребления и к необходимости во внешних рынках».

В брошюре, написанной для широкой публики плодовитым автором генералом Евгением Богдановичем, события излагались в духе Ухтомского. Богданович хорошо знал Ухтомского[170]. Кроме того, он был тесно связан со двором, и его сочинение, как и многие другие его публикации, можно считать официальной точкой зрения. По словам генерала, Николай тепло благодарил его за издание этого буклета.

Озаглавленное «Россия на Дальнем Востоке», сочинение описывает Боксерское восстание как взрыв народного гнева против разрушительного воздействия Запада. Жестокость, хотя и прискорбная, была понятна: Боксерское движение «вызвано глубокою и давнишнею ненавистью китайцев к европейцам, которые с тех самых пор, как насильственно, угрозами и войнами заставили Китай открыть для их торговли и промыслов китайские приморские города и некоторые более важные торговые пункты, бесцеремонно хозяйничали так, как у себя дома, относясь с полным неуважением к старым народным обычаям и верованиям китайцев». Особенно оскорбительными автор считал действия католических и протестантских миссионеров. И дело не только в том, что их высокомерное вмешательство в дела подданных китайского императора нарушало гражданский порядок. Их поступки вовсе не были вызваны искренней любовью к Богу. И одновременное проникновение в страну проповедников, торговли и опиума не было совпадением.

Китай, как подчеркивал генерал Богданович, это великая цивилизация, которую отличают давняя история и уважение к традициям. А кроме того, это мирный сосед России, отношения с которым совсем не такие, как с Европой:

Более того, в отличие от ненавистных западных проповедников, русские православные священники не пытались навязать свою веру китайцам. А когда русский царь все же приказал своим войскам войти в Китай, он сделал это только для того, чтобы помочь императору восстановить порядок и защитить его от возмездия европейцев.

Более консервативная петербургская пресса тоже придерживалась этой точки зрения. Ежедневные газеты, такие как «Новое время» и «Гражданин», с трудом сдерживались, чтобы не позлорадствовать по поводу страданий, причиненных повстанцами европейцам в Пекине. Как и газета Ухтомского, они выражали свое сочувствие Китаю, а также отвращение к миссионерам и торговцам, которых Запад наслал на его народ. «Санкт-Петербургские ведомости» не преувеличивали, когда заявляли, что на первых порах русские журналисты были едины в своем осуждении российской интервенции. Многие из этих публикаций отражали точку зрения восточников.

Одним из наиболее верных союзников Ухтомского в прессе был князь Владимир Петрович Мещерский. Хотя его «Гражданин» не принадлежал к крупным столичным газетам, у него была избранная читательская аудитория, в которую входил сам император[171]. Кроме того, Владимир Петрович был известен своим талантом к интригам, и подчас было трудно определить, формировали ли его статьи политику или искусно к ней приспосабливались. Тем не менее его колонка «Дневник» отражала официальное мнение с поразительной точностью. Поэтому знаменательно то, что Мещерский часто высказывал свое согласие с Ухтомским.