темноту. Яблочков указал место около двери, заявив с достоинством: “Мое”, – покрытое несколькими тряпками и лохмотьями.

Рядом, в группе, устроившейся вокруг свечи и чайника, шел самый оживленный разговор:

– Нас совершенно достаточно и нам недостает одного – организации.

– Это самое главное.

– Главное-то главное, но надо, чтобы было что устраивать. И потом мы пережили самое трудное, теперь вопрос только во времени.

– А как же вы думаете, эта организация осуществится.

– Путем внутреннего устройства русских, которые, будучи объединены, представят армию, с которой большевики не смогут бороться.

– Я не столь оптимистичен, как вы. Раз там не устояли, как же вернемся?

– Не устояли, потому что не было снаряжения. Здесь же союзники нас реорганизуют.

– Вы все еще надеетесь на союзников, – раздался вдруг визжащий голос, и Яблочков, нагнувшись к Ильязду, прошептал: “Этот из неопалимых”, – на помощь французских жидомасонов и жидомасонов английских. Или вам до сих пор не ясно, что вся их воображаемая нам помощь был только шантаж по адресу большевиков, с которыми они так и жаждут договориться, но только хотят получить как можно больше. Наивный.

– Вы берете на себя слишком много, коллега. Государственные деятели Англии и Франции не так наивны, чтобы допустить торжество большевизма.

– Государственые деятели? Это Мильеран, это Ллойд Джордж, продажные твари, это они государственные деятели? Наплевать им на интересы отечества. Вот вы видели Клемансо15, что он настряпал в Версале? Убожество. Франция так прогнила, что никаких деятелей в ней, кроме роялистов, нет, но те не могут ничего поделать против волны жидов. То же и в Англии. Нам не от кого ждать помощи. Мы должны надеяться на Бога и на самих себя, и только.

– Без помощи союзников не обойтись.

– Обойдемся, да еще как. Организация, будет организация, сила, будет сила, все будет. Мало того, в ожидании, пока большевики лопнут, а ждать придется недолго, мы можем взяться за осуществление исторических задач России.

Яблочков подтолкнул Ильязда:

– Желаю вам успеха. Если я увижу, что ваше обещание сбывается, я первый встану в ваши ряды. Только насчет союзников…

Диалог был окончен. Через минуту он возобновился в других лицах, в пяти шагах направо.

Ильязд, устроившись на ночлег, продолжал перешептываться с Яблочковым, когда на фоне слабоосвещенной двери появилась фигура Синейшины. При несчастной, стоявшей на полу лампе Ильязд не мог как следует различить его лица, видно было только, что здесь он был таким же бородачом, как на Лестнице. Синейшина пересек залу, лавируя между лежавшими и исчез за дверью. “Это кто такой?”– спросил Ильязд. Яблочков посмотрел в сторону ушедшего и отвечал: “Не знаю”.

Ильязд был в таком состоянии, что о сне не было и речи. Лежа с открытыми глазами, в сотый раз перебирая все события, прошедшие со времени отъезда из Батума, он считал, что находится у самых ворот тайны. Теперь все было ясно. Синейшина играл роль шпиона среди русских. Но замечательно, чем больше это повторял себе Ильязд, тем ему, уже освоившемуся с этой мыслью, эту мысль пожевавшему, выучившему наизусть, тем более казалось невозможным примириться – сыщик, и только, нет, надо было нечто большее, чем сыщик, более величавое, так что удовлетворения как не бывало, а потому и сна, приходилось подыматься дальше, определяя, чем он мог бы <быть> еще в таком случае.

Как только настал день, он, не будя Яблочкова, выбрался на улицу, чтобы стеречь выходы. Синейшина не мог покинуть Халки раньше первого парохода и, по-видимому, ночевал в школе. На улице торговцы хлебом, бубликами и прочими съестными припасами уже стояли против ворот, дожидаясь выхода русских. Ильязд выбрал себе удобный пункт в соседнем дворе, принявшись уничтожать хлеб. Но Синейшины не было.

Яблочков выбежал на улицу с растерянным видом и помчался в направлении пристани. Ильязд направился за ним следом, поминутно оборачиваясь. Но когда он хотел свернуть, то увидел Синейшину, спускавшегося с другой стороны к пристани во всем своем великолепии.

Ильязд был почти разочарован. Никакой разницы между этим Синейшиной и тем, на Лестнице, не было, и в голове Ильязда никаких новых идей, кроме того, что сыщик, не набежало. Но в эту минуту он увидел с неописуемым восхищением, как возвращавшийся обратно Яблочков подошел к Синейшине и радостно с ним поздоровался, закинув голову.

Разговор был короток, и каждый направился своим путем. Ильязд пропустил Яблочкова и потом напал на него сзади. Яблочков было испугался, но потом обрадовался: “Вы куда скрылись?”

“Куда я скрылся, почему это вчера вы мне сказали, что не знаете, кто этот бородач, а только жали ему с таким воодушевлением руку?” – “А кто меня спрашивал делать вид, что вы, мол, случайный посетитель? Как же вы хотите, чтобы вам при всех, во всеуслышание, постороннему человеку открыл, кто это?” – “Ах, не хотите при посторонних, так скажите теперь. Кто это?” – “Чудак вы, почему вы просто к нам не подошли, когда видели нас вместе? Я бы вас познакомил. Это великий человек, душа нашего дела”.

О, если бы он задыхался от жажды – и вдруг пошел ливень, от холода – и увидел костер, Ильязд не почувствовал бы такого облегчения, как от этого разоблачения Яблочкова. Синейшина, ненавистник русских, фанатик, поклявшийся им отомстить за унижения, Синейшина оказывается душой какого-то дела, задуманного русскими фанатиками, считающими Софию своей. Какое великолепие! Ильязд больше не был голоден. Этой новостью можно было просуществовать еще долгие месяцы.

В великолепном настроении сияющий Ильязд ухватил Яблочкова под руку и увлек его в направлении кофеен. “Пойдемте пить кофе, – закричал он, – я вас угощаю, к черту чай и хлеб, Яблочков, вы душка”. Он бежал по улице, увлекая за собой приятеля, шел вприпрыжку, посвистывал, болтал без удержу. Яблочков был также в восторге. “Какой непринужденный и очаровательный собеседник вы, Ильязд!”

Они сидели в кофейне, потом на скамейке, говорили о поэзии, об искусстве, о вещах приятных, об истории Византии, как в настоящем салоне.

– Мне жаль расставаться с вами, – заявил Ильязд, – но я должен возвращаться.

– А как же наши? Вы не хотите, чтобы я вас познакомил?

– Не лучше ли в следующий раз, я приеду на днях. Вы пока подготовите почву. Нельзя сразу. Будьте осторожны. Лучше даже ничего не говорите.

– Пойдемте, хотя бы я вам покажу корпуса. Это не только общежитие, но и церковь, и столовая, и школа.

– Следую за вами, куда хотите, Яблочков.

Они вернулись к корпусам.

– Где школа, показывайте школу.

Они поднялись на верхний этаж и пошли по коридору мимо классов, стекла которых были высажены, так что в коридоре стоял гул.