— Так что случилось?

— Этот человек, мой давнишний друг, который играл на гобое… Мой адвокат пришел к нему, но он передумал. Не захотел дать показания. «Откровенно говоря», — сказал он моему адвокату, это его слова — «откровенно говоря». В общем, он сказал, что, принимая во внимание его положение в Чикаго, в страховом бизнесе, он не может рисковать, не может допустить, чтобы его фамилию упомянули в газетах, написали, что он выступил в поддержку нежелательного иностранца, которого хотят выслать из страны. В Чикаго, сказал он, люди относятся к этому особенно чутко. Он не знает, как обстоят дела в Нью-Йорке, но здесь он должен учитывать будущее семьи и отношение коллег. Сам он получил гражданство и считает себя обязанным уважать законы страны, приютившей его… — Голос Покорны вновь куда-то уплыл.

— Я вас не слышу. Поднесите трубку ко рту.

— …Двести долларов, — говорил Покорны, когда Арчер вновь услышал его. — Дар от чистого сердца в такое-то время. Адвокат летит обратно. Его самолет, наверное, сейчас над Огайо, небо чистое. Извините меня. Лишние расходы сейчас, когда все так дорого. Всю жизнь я знал, что мне надо завести банковский счет. Откладывать по чуть-чуть каждую неделю. Загашник, как пишут в банковских рекламных объявлениях. На черный день, когда возникнет необходимость нанимать адвокатов. Примите мои извинения… — Голос вновь пропал. До Арчера доносилось лишь невнятное бормотание. Потом послышался щелчок, и в трубке раздались гудки отбоя. Покорны положил трубку на рычаг.

Арчер покачал головой, медленно вернулся в столовую. «Даже в такое время Покорны не мог изложить все четко и ясно, — думал он. — Невозможно понять, чего ему теперь от меня надо».

Китти встретила мужа упрекающим взглядом. В его отсутствие она не притрагивалась к еде.

— С этого дня мы едим только жаркое, которое всегда можно разогреть не испортив.

Арчер, прежде чем сесть, поцеловал жену в маковку.

— Извини. Обещаю, что больше я к телефону не подойду.

Он попытался выказать интерес к болтовне Китти о домашних проблемах, о новых симптомах ее состояния, о Джейн, но с трудом заставлял себя сосредоточиться на словах жены. В голове стоял странный шепот Покорны, столь непохожий на него, перед мысленным взором вновь и вновь возникал композитор, в одиночестве кружащий по комнатам обшарпанной квартиры, потому что жена ушла на очередной митинг, рассеянно играющий на рояле, думая о друге-гобоисте, который крепко подвел его, коротающий время в ожидании утреннего суда.

И где-то на середине обеда Арчер решил, что навестит Покорны сегодня вечером. Он даже хотел уйти тут же, но понял, что Китти обидится и забросает его вопросами, отвечать на которые совершенно не было желания. Арчер покончил с обедом и с облегчением вздохнул, услышав, что Китти намеревается подняться наверх и заняться счетами.

— А я пойду прогуляюсь. Хочу подышать свежим воздухом. Скоро вернусь. Не плати телефонной компании второй раз.

В счетах постоянно возникали какие-то нестыковки, и за двадцать лет семейной жизни они с Китти так и не смогли выработать разумную систему для разделения оплаченных и неоплаченных счетов, поэтому Арчера постоянно мучила мысль о том, что большинство счетов они оплачивали как минимум дважды.

— Иди, проветрись, — напутствовала его Китти. — Надеюсь, по возвращении ты будешь знать, что следует говорить беременной жене, а чего говорить не следует.

Но она поцеловала Арчера и улыбнулась, прежде чем подняться наверх, тем самым показывая, что не держит на него зла.

Небо, как и говорил Покорны, очистилось, и Арчер, взглянув на холодные звезды, решил пройтись, отказавшись от услуг такси. Шагал он быстро, глубоко вдыхая морозный воздух. Теплое пальто, сытный обед, прогулка подняли его настроение. Он не представлял, чем можно помочь Покорны, но полагал, что даже пятнадцатиминутный визит к музыканту поднимет тому настроение, поможет пережить нелегкую ночь.

Лампу в нише над подъездом старого городского особняка, в котором жили Покорны, разбили, и Арчер долго не мог нащупать звонок. Наконец он толкнул дверь. Она распахнулась. Арчер поднялся по лестнице, помня, что квартира композитора на третьем этаже. И эта дверь была открыта. Арчер постучал в дверной косяк, подождал. Ему не ответили. Режиссер постучал вновь и лишь после этого переступил порог.

В гостиной за столом, уставившись на свои руки, сидела миссис Покорны. Она даже не сняла шляпку, старую, фетровую, цвета ржавчины, с двумя нелепыми розовыми перышками с одной стороны, которые смотрелись очень уж фривольно над спутанными седыми волосами. По позе миссис Покорны Арчер понял, что произошло нечто ужасное. В квартире горели все лампы, заливая ее холодным, безжалостным светом.

— Миссис Покорны! — Арчер снял шляпу, задержавшись у двери. Женщина не шевельнулась. — Миссис Покорны! — повторил он, входя в гостиную.

Миссис Покорны не ответила, не посмотрела на него. Она медленно подняла руку и указала куда-то за свою спину, толстые пальцы ее дрожали. Арчер прошел мимо огромной молчаливой женщины в узкий коридор и увидел все своими глазами.

Покорны лежал в до краев наполненной ванне. И лицо, и колени находились под водой. На какие-то мгновения Арчер застыл, вглядываясь в это искаженное лицо, увеличенное толщей зеленоватой воды, заполнявшей старую чугунную ванну с изогнутыми ножками. Покорны улегся в ванну в своем оранжевом халате, завязав пояс бантиком на пухлом животе. На табуретке у ванны стояли пустой пузырек из-под таблеток и телефонный аппарат. Длинный шнур тянулся по коридору из гостиной.

Глядя на мертвого музыканта, Арчер понимал, что внутренне давно уже к этому подготовился. Чего он и представить себе не мог, так это халата. Покорны начудил и в смерти.

Арчеру стало нехорошо. От душного, влажного воздуха его бросило в жар. Механически он скинул пальто, кинул его на корзину для грязного белья, не отрывая глаз от бледного пятна-лица и яркого халата, укрытых слоем воды. Он заметил, что Покорны не снял очки, ведь в таком важном деле, как самоубийство, он не мог довериться своим подслеповатым глазам. Непонятно зачем Арчер взялся за трубку, поднес ее к уху. Он услышал обычный гудок и задумался над тем, прослушивается ли телефон Покорны. Хотелось бы знать, понял ли человек, который слушал последний разговор композитора, что тот решил покончить с собой. Следовало ли агенту позвонить в полицию, «скорую помощь», пожарную охрану, чтобы предупредить о попытке самоубийства? Может, они бы смогли спасти Покорны? Или функции агента строго ограничены? Он должен только слушать и записывать, а о спасении объекта наблюдения не может идти и речи?

Арчер наклонился над ванной, сунул руки в воду, взял тело под мышки. Его охватил страх. Покорны, который в жизни никогда никого не мог напугать, своей смертью нагнал на Арчера страху. Арчер почувствовал, как намокли манжеты и рукава, слишком поздно вспомнил, что не снял часы. Под мышками его пальцы нащупали только дряблый жир, никаких мышц. Отведя взгляд в сторону, Арчер потянул тело вверх. Усилий это потребовало неимоверных, от напряжения у него перехватило дыхание. Покорны скользил по эмалевому покрытию ванны, вода, прежде чем сбежать вниз, на мгновение покрыла очки музыканта матовой пленкой. Колени распрямились, полы халата чуть разошлись, открыв бледные ноги. Арчер заставил себя взглянуть на Покорны, когда его голова и плечи поднялись над водой. Седые волосы, облепившие большую шишковатую голову, широко раскрытые глаза, испуганные и изучающие, словно в последний момент жизни музыкант столкнулся с чем-то ужасным и таинственным. Раззявленный рот, красные губы, но ведь Покорны и в пультовой частенько сидел с приоткрытым ртом, недовольный тем, что Леви чересчур выделяет партию трубы. Одной рукой Арчер попытался определить, бьется ли сердце, не обращая внимая на то, что вода залила часы. Но в дряблой груди ничего не билось. Арчер выпрямился, и Покорны тут же медленно сполз под воду, словно решил смыть мыло с волос. Режиссер наклонился, чтобы вновь вытащить его из воды, но в последний момент передумал. «Я могу вытаскивать Покорны всю ночь — стоит мне убрать руки, как он вновь будет сползать в воду», — решил Арчер.