— Приходили, говорю? Чего молчишь, боярин? Кажется, травы не помогли. Згур поморщился — вылезать из-под нагретого полушубка не хотелось. Связать его,

что ли?

— Нож в притолоку втнул? Опять нож! Как бы не дошло до «тыка левицей»! Пришлось вставать. Згур нашарил на лавке связку лучин, зажег одну, огляделся.

Ярчук был уже у двери. Бородища дыбом, в правой руке — топор, в левой — узкий засапожный нож. Згур поежился, на всякий случай отодвигаясь подальше.

Нож с треском вонзился в старое дерево. Венет резко обернулся:

— Так приходили?

Згур покосился на топор, выпрямился, вылупил глаза:

— Никак нет! Осмелюсь доложить, господин Ярчук роду Бешеной Ласки! За время дневания…

— Ты чего, боярин?

— А ты чего?

Топор с грохотом упал на лавку. Згур, облегченно вздохнув, мысленно помянул Мать Болот. Уберегла!

— Аль не понимаешь? Третья ж ночь седни! Третья ночь? Згур быстро подсчитал. Да, верно, третья ночь после той, в Хоромине.

— Придут ведь! Те, кого мы в Ирий отправили! Убиенные! И к тебе придут, и ко мне! Я уж и бороду расчесал, и власы…

Бредит? Вроде нет! Неужели «чугастр» в такое верить может?

— И нож не втнули, и кругом избу не обвели! Я ж, боярин, на тебя понадеялся!

Згуру представилось, как на пороге появляется убитый

им Коровяк — посиневший, со сведенными судорогой пальцами…

— Оно ж у нас и дитям ведомо! Ежли боги попустили кого в Ирий отправить, то должно бороду расчесать, да власы, да подале от прочей люди хорониться…

Ах вот почему «чугастр» пировать не пошел!

— А на третью ночь — приходят! Особливо те, что злобу имели да перед богами неправду творили. А мы с тобой, боярин молодой, самых супостатов жизни лишили. Колдун аль кобник сам в Ирий не уйдет, нас с собой прихватить захочет!

Згур пожал плечами. Мертвые мертвы…

— Ярчук! Год назад наша сотня была на Четырех Полях. Тогда погибли тысячи — и правых и неправых. Я был там на третью ночь…

В третью ночь они справляли тризну. Похоронили только своих. Тысячи трупов в меховых личинах лежали там же, где погибли. Згур вспомнил то, что случилось в таборе. Если бы они все пришли за ним!.. Нет, лучше не думать!

Ярчук почесал бороду, вздохнул:

— То битва была! А вот ныне — дело другое. Эх, был у меня амулет-змеевик, да отобрали! От мертвяков, которы попроще, черными словами оборониться можно. АН тут не поможет. Кощуна нужна, боярин!

Ко всему еще и кощуна! Слово звучало дико, но показалось почему-то знакомым. Точно! Один парень-сполот, что в Ольмине служил, рассказывал…

— Кощуна — это песня? Про всякие гадости? Венет кивнул:

— Кощуна для того и складается — чтоб нежить всяку не пускать. Эх, не ведаю ни одной! Может, вспомянешь, боярин? А то придут! Чую! Чую! Вона, холодом несет!

В иное время Згур просто посмеялся бы над «дикуном». Но грех смеяться над хворым! И вправду, может, спеть чего? А то «дикун» вновь за топор схватится!

— Я вроде знаю одну…

— Так чего молчишь? — вскинулся венет. — Скорее, боярин! Пой! Утянут ведь нас! Бона, уже шелест пошел! Идут они, идут!

Кощун Згур никогда не слыхал — негде было. Зато вспомнилась песенка, даже не песенка — попевки. Такое у них в Буселе мальчишки поют, особенно когда взрослыми хотят показаться. А уж если доведется хлебнуть глоток-другой браги…

Згур откашлялся, радуясь, что никого, .кроме «чуга-стра», поблизости нет. Итак…

— Кощуна страховидная. Премерзкая. Про мертвяков! Он вновь кашлянул, набрал побольше воздуха. Ну, держись, нежить!

Моя милка в домовине, Домовина на рябине. Ничего, что холодна, Мне по гроб верна она! Эх ма!

Краем глаза он покосился на венета. Тот слушал серьезно, кивая в такт немудреному напеву. Згур нахмурил брови:

Ты — мертвячка, я — мертвяк, Мертвяками станет всяк! Покладу на ложе я Мертву, но пригожую! Эхма!

— Ух, ты!

подхватил венет и даже притопнул.

На погосте — шум и гам, Мертвяки гуляют, Задирайте, девки, юбки, Ежели поймают!

Костомаху обгрызу, Черепок оставлю, Чем землею засыпать, Лучше тризну справлю! Эх ма!

— Ух, ты! — повторил Ярчук, вновь притопнул и внезапно завел хриплым басом:

Нонче ночка удалась — Раскопал могилу. Хочь воняет оно сильно, Все одно я с милой!

— Эх ма! Ух, ты! — грянули они в два голоса, после чего Згур петь больше не смог — его душил хохот.

Ярчук тоже засмеялся — громко, натужно. Затем с трудом перевел дыхание и удовлетворенно хмыкнул:

— Отож!

И, подумав, добавил:

— Крута кощуна! Таперя не сунутся!

Згур и сам был доволен. Только бы «чугастр» не предложил ему спеть этакое где-нибудь на людях! Тут не только мертвяков распугаешь!

286

Ночью вновь приснился давний сон. Бусел — сгинувший, тот, что был до Великой Войны, десятки черных крыш, высокий частокол у речного плеса. Отец стоял рядом, глядя куда-то вдаль, в сторону подернутого вечерней дымкой леса. Згур успел удивиться. Здесь всегда лето, когда бы сон не снился…

— Ты отомстил?

Отец спросил, не оборачиваясь, и Згуру почудилось, будто Навко Месник, тысячник Седой Велги, сердит на сына. Ведь он обещал!

— Я не смог, отец…

— Почему? — Навко резко обернулся, молодые глаза смотрели сурово, неулыбчиво. — Почему? Потому что Ивор был когда-то воином Велги? Пожалел оборотня?

— Ивор… Ты… Он не оборотень! Згур растерялся. Наверно, он должен ненавидеть Палатина. Но ведь тот, кто ныне правит в Валине, и есть…

— Пожалеть можно каждого! — слова падали тяжело и мерно. — Мы убивали сполотов, хотя каждый был человеком — как ты и я. Сполоты убивали нас.

— Но ведь война кончилась, отец! — Згур вспомнил тот, прежний разговор. — Ты сам говорил…

— Говорил… — голос зазвучал тише, плечи под красным плащом еле заметно дрогнули. — Война кончилась, Згур, и на наших могилах давно растет трава. Я ведь погиб — еще тогда, под Коростенем. Ивор — это уже не я. Помнишь, ты хотел отомстить? А теперь? Теперь тебе нравится Великий Палатин Валинский. Еще немного — и ты полюбишь его. Кем же ты станешь, Згур?

— Я… Неправда! — Слова не шли. — Он предатель!

— Да! Я стал предателем — и умер. Помнишь, я говорил тебе, что есть нечто пострашнее, чем чаклунские козни? Можно умереть — и даже не заметить. И самому стать

Смертью…

…Прощальные слова Теллы — нелепые, жуткие. «Ты назвался Смертью, парень! Станешь Смертью ты теперь!»…