* * *

В моей ванной комнате поселился зверь. У Артура странная привычка втыкать свою расческу в мою щетку для волос. Картинка выходит весьма символичная: маленький, острозубый хищник впился в мягкую шерсть большой, медлительной млекопитающей, принявшей, к тому же, самую, что ни на есть, доверительную позу. Моя щетка лежит на спине, задрав кверху все свои конечности, а Артуров гребень (он, конечно, расческа на самом деле, но очень уж хочется называть его существительным мужского рода), Артуров гребень с видом победителя набросился сверху и впивается зубами… Иногда я думаю, что это яркая иллюстрация нашего общения…

— Ничего себе образная система! — Артур пожимает плечами и опускается в пенистую воду напортив меня. — Ты считаешь меня хищником?

Утвердительно киваю, уворачиваюсь от игривых брызг, означающих, вероятно, артурово возмущение.

— Именно. Ты вцепился со своей анатомией моего текста, да и вообще со всем этим анализом моей жизни. Вцепился и не даешь спокойно жить. Я теперь — сама настороженность. Боюсь вздохнуть лишний раз, чтобы не совершить чего-нибудь необдуманного. Мозги болят от постоянного шевеления!

— Давно пора заняться саморазвитием, — нахально улыбается мой хищник. — Жизнь — такая игра, в которой мы не имеем право на ошибку. Даже самая незначительная может вылиться потом в страшный кризис…

— Опять двадцать пять! — на этот раз брызгаюсь я, возмущаясь вполне искренне. — Ты не исправим. Ну, хоть на эти два дня, хоть на мои случившиеся раз в жизни выходные перестань пугать меня и накалять обстановку. Я устала уже постоянно чего-то опасаться…

— Я для того и приехал, чтобы ты чувствовала себя в безопасности. — невыносимо серьезно заявляет Артур, приторно добрым голоском. Потом и сам спохватывается, смеется: — Вру, конечно. Приехал совсем для другого, но, так уж сложилось, попутно взвалил на себя и эти обязательства…

— Ах, значит, взвалил! — сегодня я определенно буйная. Впрочем, имею полное право — выходные все-таки… — Все, слышали, он обозвал меня обузою!

Кидаюсь в нечестный бой. Несколько минут, хохоча, возимся в воде, потом Артур вспоминает о комфорте — чертов неженка, ну никакой с ним экстремальной романтики! — перемещаемся в спальню.

Уже вжавшись спиной в постель, понимаю вдруг, что заразилась от Артура страстью к разборкам. Неразрешенная интрига не дает покоя, отодвигая на задний план все остальные мысли и потребности. А может, у нас просто утихла страсть? Может, я стала старая и не способна на настоящие чувства… Разве поверила бы я раньше, что идеалом отношений когда-то буду считать подобные — когда все вопросы легко решаются в постели, и близость желанного тела вовсе не мешает, а даже способствует логичным измышлениям?!

— Зачем приезжал? — Артур послушно переключается на разговор, отвечая на заинтересовавший меня вопрос. — Из детских суеверий. Положение мое там стало уже довольно уверенным, мне снова есть что терять и потому ожидать, что вот-вот заявится Рыбка с какими-нибудь приобретенными по глупости головорезами, было бы слишком волнительным… Что ты делаешь, когда ворочаешься, не можешь уснуть, и окружающие предметы, освещенные тьмой, принимают свой истинный облик страшных монстров? Я — включаю свет. Ты ведь тоже?

— Нет, я зажмуриваюсь крепко-крепко… Стараюсь не думать о них и уснуть. Если не помогает, звоню кому-нибудь, чтоб поболтать и развеяться. — понимаю, что, вероятно, для красоты диалога нужен какой-то другой ответ, оглядываюсь в поисках озарения. Длинные пальцы Артура автоматически теребят кружевную оборку наволочки, отчего-то нахожу в этом нечто очень эротичное, сбиваюсь с мысли… — Но это было раньше, — исправляюсь поскорее. — Сейчас монстры не приходят, ведь есть ты. А если ты уже спишь, и они понимают это и начинают зарождаться в дальнем углу комнаты, то я прижимаюсь к тебе сильнее и становится неважным, рубашка лежит на тумбочке или змей, приготовившийся к прыжку…

Не знаю почему, не знаю, откуда — (может, из-за осознания неизбежности скорой разлуки, может, от слишком сильной моей усталости и потребности в опеке) — меня охватывает приступ нежности к Артуру. Скрывать хорошее считаю подлым. Когда ты не рассказываешь увлеченному тобой мужчине о твоей в нем заинтересованности — это не гордость, а глупость, а точнее, даже, гадостность. Не так ведь часто выпадает возможность для искренних похвал.

— Когда ты есть, не пугает даже самое страшное, — продолжаю, разгорячившись, — Ты замечал, кстати, что всегда обнимаешь меня во сне? Нет, не засыпая. Засыпаешь, как попало, в любое мгновение, даже на середине слова… Не засыпая, а именно уже уснув. Неясная сила разворачивает тебя и вот я уже в коконе из твоих рук, плеч, коленей… Неделю назад — ну, тогда, в первый раз, когда я была пьяная и буйная… — испугалась даже, а сегодня, наверное, не смогу спать, без этих твоих удушений…

— Смешная, — улыбается Артур и как-то мягко, почти совсем без воспитательной интонации — (неужели переучила, неужели научился укорять, как равную?) — возвращается к теме с монстрами. — В этом вся ты. Страшно? Поежиться, зажмуриться, заставить себя не обращать внимания и жить, как ни в чем не бывало. Обижают? Тот же рецепт в ответ. Не замечать, не опускаться до их уровня… Каждому, свое, конечно, но, мне кажется, это не слишком удачная технология. Нужно не только замечать происходящее, но и уметь разбирать его по полочкам и устранять. Вот за этим я и приехал к Рыбке. Чтоб в личной беседе установить, насколько он опасен…

— Ну и насколько?

— Для тебя — очень сильно. Для меня — нисколечко. Любой суд — и криминального мира, и официального — сочтет меня непричастным к его долгам. Слишком много имеется свидетелей моей правоты. А на откровенный беспредел Рыбка не пойдет. Пока я был всего лишь его помощником, или обычным неприкаянным эмигрантишкой — он имел надо мной власть и немалую. Кто стал бы вмешиваться в разборки сильного мира сего непонятно с кем? Кто бросился бы защищать таракана, если хозяин кухни вздумал бы травануть его? Но вот если кто-то решит умертвить слона, неважно на чьей он раньше проживал территории, это тут же привлечет внимание. Я теперь слон. Более того — заграничный слон. Я работаю с людьми (с тобой буду честным и скажу, как есть: «на людей») ничуть не уступающими Рыбке по возможностям. Собственно, об этом я и приехал ему рассказать, потому как место моего проживания рано или поздно стало бы ему известно, а гарантии, что по глупости, Рыбка не забудет проверить, чем чреваты разборки со мной, практически не имеется. В общем, я объяснил ему «чем» и теперь он не станет ни искать справедливости (глупо, но мне пришлось час доказывать, что справедливость, таки да, на моей стороне), ни попросту засылать ко мне всякую шушеру. Я приехал включить свет. И для него, и для себя. Теперь оглашено взаимное прощение долгов и окончание войны. Возвращение обратно принесет мне желанное успокоение на эту тему.

Перекидываюсь на другой конец кровати, сбрасывая с себя его руку. Не нужны мне ваши сейчас объятия. Дружеские, любовные, всякие — ни к чему. Ложь это все и попытки забыть о реальности. «Возвращение обратно принесет мне…» А мне дыру в душе принесет это твое возвращение. А ты, то ли действительно наивен, то ли очень жесток, раз говоришь при мне об этом возвращении с таким вожделением.