— Ты уже допустила. Первой своей книгой, подписанным договором, безграничным своим им доверием. Сейчас уже ничего не изменишь. Лезть на рожон нельзя — это не те люди, которые простят. В этой стране Рыбка может сделать невыносимой жизнь всякого. И потом, начнешь трепыхаться, не известно, что взбредет разъяренной Лиличке в голову. Не вмешайся я в определенный момент, подозреваю, она вполне дошла бы до физической ликвидации строптивой Марины. Лиличка же ненормальная…

— Убегу — подставлю Люду с дядей Мишей, и отдам свое имя в вечное рабство сумасшедшей Лиличке. Останусь — все будет продолжаться, как идет, то есть, далеко не лучшим образом. Останусь и попытаюсь изменить ход событий…

— И не говори мне даже об этом! — вспыхивает Артур. — Сама не понимаешь, во что можешь ввязаться. Во-первых, глупо — навлечешь гнев сильных мира сего и на себя, и на своих друзей-соратников. Во-вторых, бесполезно. Ну, заикнешься ты где-нибудь в эфире, мол, первую книгу писала, будучи обманутой. Тут же по всем каналам пустят давнишние интервью, где ты говоришь прямо противоположное, а тебя изолируют от всего мира, чтоб больше не могла ничем дать подтверждения. Публика ничего не поймет. И потом, ей — публике, все равно, как погибла Марина, и отчего перестала быть Черубиной. Людям красивая ложь нужнее обыденной правды. Они любят твою историю о Черубине и незачем терзать их, руша сказки… Так что менять ход событий незачем. А оставлять все как есть — опасно. Знаешь, что сейчас для Лилички наиболее выгодно? Изолировать тебя от общества, лишить воли, и под твое имя, руками всяческих литературных негров строчить, что ей вздумается. И, между прочим, она явно уже ступила на путь воплощения своих планов. Думаешь, она не знает о состоянии твоего здоровья? Думаешь, просто так, из дружеских чувств пытается тебя то споить, то увлечь наркотой? Она что, не понимает, что от таких «гуляний» ты можешь или превратиться в безвольную куклу, сидящую на допинге, или попросту последовать прямиком за Мариной — не в смысле самоуйбиства, а просто от передозировки или отравления.

Это уже явная чушь. Артура явно занесло в домыслах.

— Когда человека хотят сжить со свету, действуют другими способами. Как минимум, коньяк похуже выбирают. Такой хороший жалко как-то. — пытаюсь отшутиться. Выходит как-то корявенько. — Слушай, у нас неделя еще до твоего отъезда, так? Давай забудем обо всем и…

— Нет никакой недели. Нам завтра уезжать. Я нарочно не говорил тебе сроки, чтоб ты нечаянно не выдала их. Хотел предупредить за пару дней. Но ты же помнишь, что вчера было? Я уже было подумал, что одному придется ехать… Поэтому ничего тебе не говорил. Выходит, у тебя лишь один день в запасе. Зато выходной! — Артур нарочно говорит так, будто мое несогласие ехать — это что-то несерьезное, истерическое, быстро проходящее… — О визах и всем прочем для тебя уже договорено. Утром платишь, вечером спокойно улетаешь…

— Ты нарочно скрывал от меня сроки отъезда? — переспрашиваю ошарашено. — Разве так поступают в команде? Ты же сам говорил — мы на равных, мы открыты… — быстро беру себя в руки. — Впрочем, какая разница. Я ведь все равно не поеду.

— Одумайся! — он понимает, что мое решение — не каприз, и, что есть силы, принимается давить и наседать. — Считай, что едешь не со мной, а сама по себе. Работу предоставлю, жильем на первое время обеспечу, потом оставлю в покое и даже здороваться при встрече не буду, если так не хочешь контактировать. Не оставайся марионеткой, это опасно, понимаешь, ты?

— Слушай, это все не важно… Мне интересно другое, — в критических ситуациях люди всегда открываются в новом свете, я никак не могу переварить узнанное. — Зачем же ты меня обманывал со сроками? Зачем вообще ты меня обманывал? — не переношу такую скрытность и недоверие. Это подло! Кидаюсь демонстрировать полную открытость на собственном примере. — Артур, я боюсь тебя. Понимаешь? Я тебя абсолютно не чувствую… Кто ты? Что на самом деле у тебя в мыслях? Я была уверена в какой-то миг, что знаю тебя, потом сомневалась, потом опять. Ты сам делаешь так, что тебе не хочется доверять. Сроки, эпопея с Лиличкой. И вообще, ты с такой легкостью меняешь свое «едем со мной», на «едь самостоятельно», будто я ничего не значу для тебя…

— Дура! — он отворачивается к окну и надолго замолкает. Я не столько обижена, сколько удивлена подобным обращением. Это настолько дико, что как-то даже странно воспринимать его всерьез…

— Да, осталось только полить друг друга последним словами, побить посуду и разойтись…

— Знаешь, сколько действующих писателей сейчас на самом деле являются фикцией? — Артур оборачивается с новыми силами. — Пишет штат наемников, идеи генерятся коллективно и после тщательного изучения первых текстов автора, имя которого уже раскручено. А сам автор где? Никто не знает. То ли по загородным виллам ошивается, ничего уже не соображая от наркоты и жизни растения, то ли вообще не существует в природе.

— Откуда ты можешь знать? — спрашиваю, не скрывая жалости.

— А я на тексты смотрю. По ним видно, что первые две-три книги живым человеком написаны, а продолжения — механизмами и технологиями… Узнаю почерк коллег, так сказать.

— Все смотрят на тексты, но никому никакого криминала за ними не видится… Ну, исписался автор, с кем не бывает…

— Не бывает! Талантливый человек все равно чувствуется… Слушай, — Артура вдруг осеняет, и он снова оживает, наполненный новыми планами. Щеки снова обретают нормальный цвет и печать трагедии слетает с его лица. Ощущение, что он сменил батарейки. — Давай сделаем так! Я уеду сейчас в любом случае. Но ты-то, ты-то можешь и подождать. Все взвесишь, обдумаешь, обговоришь — да, да, расскажи им все прямо, тогда они или в два голоса примутся убеждать тебя ехать ко мне, или проявят себя эгоистами, и ты в них тут же разочаруешься — обговоришь все со своими Люда-Мишами… Я уверен в верном твоем решении. Мы перенесем твой отъезд, просто отсрочим, да?

Врать не можется. Равно как и продолжать какие-либо разговоры. Он завтра уезжает. Он врал мне про неделю. А я-то, дура, так много на оставшиеся три дня запланировала… Он завтра уезжает насовсем, и это самое разумное, что может произойти между нами. По большому счету, всю нашу мистическую близость я выдумала. Артур никогда не был открыт, поступал сообразно своим технологиям и просчитывал исходы. По сути, между нам не произошло ничего выходящего за рамки его комбинирования… Хочется наорать, потрясти за плечи, влупить пощечину. Хочется добраться до его души и выкрикнуть ей в самые уши, что нельзя так поступать с людьми, нельзя играть там, где в тебя полностью верят, нельзя считать там, где отдаются без корысти, нельзя врать, даже если думаешь, что это «ложь во спасение»… Но докричаться все равно не удастся. А еще, еще хочется оставить ему в памяти что-то большое-большое и важное. Мне нечего дать, кроме самой себя.

Ничего не говорю, щелкаю пультом музыкального центра. Подхожу, сажусь на колени, дарю себя прощальную…

«Это все, что останется, после меня!/ Это все, что возьму я с собой!» — озвучивает «Чайф» наш долгий и какой-то предельно серьезный обмен чувствами. «Я не хочу его терять!» — мольбой к самой себе проносится в мыслях, в последний раз озвучивая наше взаимное проникновение…