Кроме письменной работы, я нахожу возможным заниматься антропологическими измерениями. В Гарагаси это было немыслимо, теперь же туземцы достаточно привыкли ко мне и не видят ничего опасного для себя в этих манипуляциях над ними. Не нахожу, однако, удобным измерять женщин: мужчины здесь ревнивы, а я не желаю давать повод к недоразумениям.

Одним словом, в этом случае «lе jeu ne vaut pas la chandelle». К тому же измерения женщин сопряжены с слишком большой возней: уговариваниями, глупыми возражениями и т. д.

В Бонгу был большой «ай», в котором принимали участие и женщины (что я в первый раз увидал). Возвращение «ай» в деревню представляло очень характерное зрелище, которое стоило бы зарисовать.

Узнал подробности операции «у-равар», или «мулум» (обрезание). Все «улеу тамо» следуют этому обычаю (за исключением обитаталей некоторых островов архипелага Довольных людей), но почти все горные жители не признают его.

Ноябрь

Часто хворал лихорадкой, и раны на ногах плохо заживают. Когда было возможно, занимался сравнительно-анатомическими работами, а то читал. Боль от ран бывает по ночам так значительна, что приходится принимать хлорал, чтобы спать. Когда температура по утрам опускается до 21°, то я положительно ощущаю холод, совершенно как и туземцы, которые дрожат при этом всем телом.

5 декабря

После многодневных приготовлений сегодня начался «мун» в Бонгу, самый значительный, какой мне пришлось до сих пор видеть, почему я постараюсь описать его.

Мун в Бонгу 5–6 декабря 1876 г. После долгих приготовлений день муна был, наконец, назначен. Последние дни туземцы соседних деревень почти каждую ночь упражнялись в пляске и пении; барум часто раздавался днем и даже ночью; жители Бонгу ходили в Энглам-Мана за кеу к празднику. Была установлена программа: сперва 5-го числа, вечером, должен был плясать мун Горенду, затем, на следующий вечер должны были прийти мун Богати и Гумбу.

До начала муна ай вышел из Бонгу с хворостом, который был брошен в море, и после церемонии в лесу туземцы Горенду и Бонгу стали одеваться к муну. Главным характерным украшением были громадные 3-этажные султаны («сангин-оле»), которые были так велики, что только курчавые куафюры папуасов могли их удерживать. За пояс были заткнуты три большие ветки Соlеus, которые при каждом шаге качались за спиной.

Такие же ветки, воткнутые за сагю (браслеты), украшали ноги и руки. Султаны состояли: 1-й, большой, нижний, – из казуаровых перьев; 2-й – из перьев какаду, из которых некоторые были прикреплены верхушкой; 3-й – из перьев райской птицы; он был прикреплен к эластичному стеблю и при каждом движении танцора приходил в движение. Кроме выбеленных двух дю, некоторые туземцы имели на голове род диадемы из собачьих зубов. На шее, кроме буль-ра, ямби и других мелких украшений из зубов или бус, висели у большинства губо-губо. Европейские тряпки (подарки времени Гарагаси) играли также немалую роль.

Мун-Коромром. Танцоры попарно, при звуках окамов, покачивая в такт и одновременно своими сангин-оле, плавно вошли в Бонгу и, описав дугу, стали описывать круги вокруг площадки, иногда попарно, иногда, образуя длинную цепь, в одиночку. Перед пляшущими, лицом к ним, один из туземцев Бонгу двигался, постепенно пятясь назад; он не был украшен подобно танцорам, имел только несколько красных цветков в волосах и держал в руке обращенное острием внутрь копье.

На конец копья был насажен кусок скорлупы кокосового ореха из опасения ранить нечаянно своих визави. (Этот как бы встречавший гостей туземец напомнил мне «чекалеле» и встречи в деревнях на Молуккских о-вах.) Пляска и пение были довольно монотонны. Пляска состояла из плавных небольших шагов и незначительного сгибания колен, причем корпус слегка нагибался вперед, и султан также кивал вперед. Мало-помалу присоединялись к группе танцоров и женщины, в новых малях, с множеством ожерелий, а некоторые – украшенные зеленью, заткнутой за сагю на руках.

Многие были беременны, другие с грудными детьми на руках. Пляска женщин была еще проще мужской и состояла только в вихлянии задом. Единственная вариация состояла в том, что танцоры останавливались, образуя круг, продолжая петь, бить в окамы и кивать султанами. Женщины тоже останавливались и, расставив немного ноги, еще усерднее вертели задом. Мун продолжался до рассвета; в нем принимала участие молодежь Горенду и Бонгу.

Мун. Я из Богати пошел в Бонгу засветло, часов в пять. Мун был гораздо многочисленнее и группировка была иная, чем в Мун-Коромром. Главных танцоров с сангин-оле и губо-губо окружали женщины, которые держали их луки и стрелы, и, кроме того, несли свои большие мешки на спинах. Было также много вооруженных туземцев, которые пели и в случае неимения окамов били небольшими палочками по связкам стрел, которые они несли в руках.

Движения пестрой толпы были не так медленны, и двое главных танцоров выделывали довольно замысловатые па (напр., заложив окам за шею и закрыв глаза, выкидывали ногами). Но что особенно мне показалось интересным – это мимические пляски, при которых танцоры расступались, оставляя между собою свободное пространство, где главные танцоры производили свои эволюции.

Мимические представления изображали охоту на свинью, убаюкивание ребенка отцом и матерью, причем один из мужчин надел женскую юбку и мешок и представлял женщину, а окам, положенный в мешок, представлял ребенка. Этот пассаж следовал после сцены, изображавшей, как женщина прячется от преследующего ее поклонника за спиной другого.

Но еще замечательнее была карикатура, изображавшая туземного медика и принесение им онима: один из танцоров сел на землю, другой с длинной веткой в руках стал, танцуя вокруг, ударять ею по спине и бокам первого; затем сделал несколько кругов вокруг площадки, прошептал что-то над веткой, потом вернулся к больному и возобновил первую операцию. Танцор представил затем, как совсем запыхавшийся и вспотевший медик отнес ветку в сторону и растоптал ее на земле.

Мужчины и женщины имели однообразно раскрашенные физиономии; во рту все мужчины вертели губо-губо.

Когда я пришел утром (туземцы плясали всю ночь), мун, обойдя вокруг кокосовой пальмы, остановился около нее, в то время как один из участников муна, туземец из Богати, влез на дерево и стряс все орехи, которые и послужили угощением для членов муна.

Что мне бросилось вчера в глаза – это безобразие физиономий – впечатление, которое на меня произвели также туземцы о-вов Адмиралтейства.

Сель-мун (Гумбу). Около восьми часов, в совершенной темноте, при свете одного только факела и негромком звуке окамов вошел Сель-мун на другую площадку Гумбу. Высокими сангин-оле и множеством зелени украшенные танцоры, из коих многие были окрашены черной и белой краской, при слабом свете разгоравшегося костра и при отдаленном громе и частых молниях, имели очень фантастический вид.

Из трех сангин-оле самый высокий превышал три человеческих роста и был, по крайней мере, 5 м высоты. Для того, чтобы держать эти громадные бамбуки на головах, бамбук на конце был расщеплен и во многих местах привязан к волосам, которые почти скрывали лицо; спина и грудь были закрыты большим маль; под мышками, почти до колен, висели большие пучки зелени, которой были также украшены руки и ноги. Весь этот наряд почти что скрывал человеческий образ.