— Какого посланника? — нахмурился Згурский и оглянулся на казачьего атамана. — Не припомню я, чтобы владыка Поднебесной для упреждения кого снаряжал.

— А то мне неведомо, — пожал плечами всадник. — Сказано, что сам посланник, дочь его и трое охранников уже в Москву прибыли и ныне отдыхают.

— Ступай и ты в обоз, дух переведи, — отпустил своего человека Варрава, а затем обернулся к названому брату: — Федор, я тут смекаю, а как бы это не семейство твое! Помнишь, там — в пустыне, когда нас порвать хотели? Тоже: сам, да с ним четверо — три мужика и баба.

— Откуда им тут взяться?

— Глупое ты сейчас спросил, — почесал затылок Варрава. — А сам здесь откель?

Глаза Федора Згурского метнули молнии, от которых едва не задымилась сухая трава на обочине:

— Твоя правда. Но что им тут — то нужно?

— Так, как водится! Ты и нужен. Может, и вправду ты какой — нибудь царь шайтанский? Нам татарин сказывал, что бывало такое: будто с виду обычный человек, а изнутри — самая что ни на есть шайтанская порода.

— Скажешь тоже, — обиженно насупился Згурский. — Все во мне человечье! Это искушение — за нестойкость в вере наказание.

— Ой, нето, Федор, говоришь! Молния, что средь бела дня в дуб шарахнула, поранее была, чем ты к князю Дмитрию Михалычу на службу поступил.

— Ранее, — сдвинул брови воевода. — Ладно. Не человечьего разумения это дело. А что мне подобает — я и без того знаю. Быть слову верным, да в вере твердым.

— И то верно, — видя раздражение старого друга, согласился Варрава. — А там доживем — увидим.

Москва гудела колокольным звоном. У Сретенских ворот охочая до зрелищ толпа с восхищением обсуждала возвращающееся из далеких, почти сказочных стран посольство. Златотканое, шитое драконами, платье на воеводе заставляло часто и трепетно стучать сердца придворных модников. Вот она — настоящая роскошь!

Царь земли Русской, Михаил Федорович, в сопровождении кортежа, выехал навстречу своему посольству, спеша, должно быть, поскорее увидеть расписанные посланцем Желтого царя чудеса. Завидев государя, конные спешились. Все преклонили колени. Федор Згурский исподлобья глядел на царя, вспоминая давнюю, поросшую уже быльем встречу здесь же — у раскидистого дуба, рассеченного молнией пополам. Теперь перед русским воеводой стоял не испуганный собственным жребием юнец, а суровый властитель: порою благородный, порою вероломный, порою — и то и другое сразу.

— Поднимитесь с колен, — милостиво дозволил царь. — Добрую службу вы мне сослужили. За то и жалую вас. — Михаил Федорович сделал знак казначею, и тот вытащил из мошны пригоршню серебряных монет. — Каждому всаднику, будь то казак или же служивый человек, по пять целковых! Пешцу — по три. Командирам же отдельная награда будет.

Государь поманил к себе Згурского:

— Покуда дьяк наш думный в Посольском приказе дело излагать начнет, поведай мне самолично, как все обстояло.

Воевода напрягся, чувствуя скрытый подвох.

— Не обучен я словесам, — склоняя голову, чтобы не глядеть в царские очи, ответствовал он. — Туда ехали — всяко было. И с дикими народами бились, и по лесным чащобам продирались, и холодали — голодали, и в пустыне от безводья чуть не померли. А только службу как есть исполнили. И обратно малой кровью вернулись.

— Да уж, не речист ты, Федор, — усмехнулся царь. — А Желтого царя посланец о тебе много всякого рассказывал: как ты столицу его от мятежников спас, как в поход ходил супротив ворога Желтого царя, как тот желал при себе тебя оставить, злато — серебро сулил, а ты отказался. Было ли такое?

— Было. Да только моего геройства в упомянутых делах и на мизинец не было.

— Диковинный ты человек, Федор. Не разумею я тебя, а когда не разумею — опасаюсь, — покачал головой царь. — Ты, может, думаешь, что я за давностью лет это местечко забыл? Ты не думай, я помню. Помню, как ты стоял да глазьями зыркал так, что кони пятились. И что ж получается? Когда смерть над тобой витает, ты безмолвствуешь. Когда слава крылья простирает — тоже слова не вытянешь. По чести скажу — князь Дмитрий Михалыч не зря тебя отличил и к себе приблизил. Как я ни присматривался, а случая упрекнуть или в чем заподозрить так и не представилось. А вот теперь ответь: почему ж ты мне так служишь? Ведь ни богатств, ни почета особого — ничего тебе здесь не было. Врать не буду — не царское это дело, прямо скажу: я не велел. А ты вдруг от злата и славы отрекся, лишь бы под мою руку вернуться. Поведай, в чем секрет?

— Нет секрета. Служу верой и правдой, как положено. Как слово давал.

— Ой, лукавишь, Федор. — В голосе царя послышалось недовольство. — Верой и правдой мне тут все служат! А помани кого золотым калачом, так поминай, как звали!

— Нечего мне сказать, — вздохнул Згурский.

— Стало быть, от царя таишься. — В голосе Михаила зазвучала сталь. — А ведь это ох как не к добру! Без злого умысла — то чего от государя таиться? Значит, умышляешь что… Ну да бог с тобой, прощу ради праздника. В награду за храбрость и верность покуда не трону — живи да радуйся. Полсотни целковых велел я тебе выдать за поход.

— Благодарствую, надежа — государь! — поклонился Згурский.

— И вот еще, — буркнул миропомазанник, — этот посланец Желтого царя… Лун Ван — уж не знаю, чем ты так ему к сердцу припал, — просил меня, чтобы для постоя его и людей, с ним прибывших, определил я ему твой терем. Ничего иного и слышать не захотел. Так что ответил я согласием. А потому ступай в Посольский приказ — что надо будет, все получи. И уж расстарайся принять гостей так, чтобы они дорогу к нам не забыли. Лун Ван при Желтом царе, как я погляжу, человек немалый.

Середина мая 1924

Красная линия на карте, отделявшая Советскую Белоруссию от панской Польши, целиком скрывала под собой впадавшую в Случ речушку, едва ли не ручей, на берегу которой притаились наблюдатели.

— Граница охраняется секретами и конными разъездами, ваше превосходительство, — тихо, видимо, опасаясь, что гуляющий без дела ветер отнесет на ту сторону обрывки слов, говорил один из них. — Есть и пулеметные гнезда. К сожалению, подробной схемы у нас еще нет: недавно сменился начальник заставы, так что все поменялось не больше двух недель назад.

— Новая метла чисто метет, — тихо проговорил тот, кого первый назвал вашим превосходительством. — Места глухие, секреты хоть каждый день меняй: болота, ручьи, буреломье — как нарочно придумано.

— Может, для перехода другое место подобрать?

— Чем удобнее место, тем пристальнее смотрят и нетерпеливее ждут. Расскажите о нашем человеке. — Он достал из кармана часы с тремя грациями на крышке и некоторое время задумчиво глядел, как движется секундная стрелка. — Вы давно с ним знакомы?

— С шестнадцатого года. Мы воевали в одном дивизионе. Он из корпуса пограничной стражи, служил здесь прежде. На той стороне осталась родня. Большевики узнали об этом и решили его завербовать. «Атлас» — его позывной. Человек он тут вроде и небольшой, но поскольку развозит почту по всем местным заставам, имеет возможность свободно перемещаться по округе. Все его знают. Время от времени он сбрасывает красным информацию о том, что происходит на этой стороне: о назначениях и перемещениях в пограничной линии, а также о действиях, с позволения сказать, армии, с позволения сказать, генерала Бэй — Булак — Балаховича.