— Он ведет себя в высшей степени примерно.

— Хорошо. Пока мы его не трогаем. Пусть занимается работой. Помните, что как только генерал Згурский окажется в наших руках, Орлинского вместе с другими членами так называемой брусиловской военной организации следует незамедлительно арестовать. Но пусть до последнего господин Орлов — Орлинский считает, что мы ему всецело доверяем…

Дзержинский открыл глаза. По — человечески ему было жаль старого знакомца. Да и в момент становления первых советских карательных органов знания и умения бывшего статского советника очень пригодились. Но времена, когда приходилось на весах взвешивать пользу и вред от того или иного попутчика советской власти, безвозвратно ушли в прошлое. И самую большую пользу, которую теперь мог принести товарищ Орлинский, — это вновь превратиться в бывшего царского контрразведчика Орлова на судебном процессе над красными бонапартистами.

Дзержинский невольно вспомнил дело многолетней давности, когда его самого допрашивал молодой, но очень ловкий следователь Орлов. Кто бы предположил, что жизнь потом сложится столь парадоксально? Дзержинский покачал головой, отгоняя воспоминания. Взгляд его вновь упал на сводку.

«По данным Минского ОГПУ на N — ском участке границы готовится крупная операция дивизии Бэй — Булак — Балаховича. Согласно агентурным сведениям, прорыв ожидается в течение ближайших двух — трех недель. Просьба направить опытных сотрудников, а также части особого назначения для отражения готовящегося удара и, возможно, ликвидации банды».

Дзержинский взял красный карандаш и сделал пометку на полях: «Помочь непременно». В кабинет, негромко постучав, вошел секретарь:

— Феликс Эдмундович, только что звонили из Расторопино.

— Ну — ну, что там?

— Гражданин Джунковский, как обычно, оказался прав. Прямо на бывшей господской усадьбе задержана дочь генерала Згурского, Ольга. Она скрывалась у своей няньки. Нянька арестована. Из Расторопино запрашивают, что делать дальше.

— Ольгу доставить ко мне. — Глаза Дзержинского холодно блеснули. — Вести себя с ней культурно, никаких неудобств не причинять.

— А нянька?

— Вплоть до дальнейших распоряжений доставить в районный отдел ГПУ. Пусть пока там посидит.

— Сейчас перезвоню. Будут еще какие — нибудь приказания?

— Нет, благодарю вас. Хотя погодите. Знаете что? Раздобудьте — ка мне конфет. Желательно шоколадных.

Девочка стояла перед могущественным председателем ОГПУ и смотрела на него прямо и твердо. Вызовом или насмешкой алел красный галстук на ее груди. Тонкая, хрупкая, большеглазая — она казалась Дзержинскому наполненной той несгибаемой внутренней силой, которую прежде он наблюдал среди отчаянных соратников — молодых революционеров.

— Здравствуйте, — указывая на стул напротив себя, поднялся с места Феликс Эдмундович. — Прошу вас, присаживайтесь.

Девочка сделала несколько шагов к столу и села, не спуская глаз с хозяина кабинета.

— Вы, если не ошибаюсь, Ольга Владимировна Згурская?

— Да. Как мне теперь известно, это мое имя.

Секретарь принес на подносе два стакана чая, несколько кусочков сахара и небольшую тарелочку с дюжиной конфет.

— Прошу вас, угощайтесь.

— Спасибо, — беря конфету, негромко ответила Ольга. — А вы и вправду Дзержинский?

— Да, — чуть оторопев, кивнул «железный» Феликс.

— Вот здорово! Когда в классе расскажу, что с самим Дзержинским чай пила — никто не поверит! А можно мне вашу карточку с подписью?

— Но у меня нет карточки. — Дзержинский несколько смутился. Он ожидал чего — то совсем другого. — Надеюсь, с вами хорошо обходились?

— Меня арестовали ни за что! Это все — одна большая ошибка! — Ольга возмущенно поднялась с места. — Феликс Эдмундович, я вам расскажу все как было! Мы жили спокойно, никому ничего плохого не делали. Мама работала учительницей, а до того — в госпитале медсестрой. Я училась, стала пионеркой. Я знаю, что дело Ленина и мировая революция победят! — Ольга отсалютовала, но столь искренне и без пафоса, что у Дзержинского перехватило дух. — Я знаю, что мой отец — генерал. Но ни я, ни мама его не видели уже скоро десять лет. Он нам не писал, ничего не передавал. И вот однажды ночью пришел один товарищ, по виду — настоящий разбойник. Он маму побил, меня привязал к стулу и рот заткнул. Потом к нам прибежал Петр Федорович — начальник милиции — и застрелил бандита и его помощника, который на улице ждал. А выяснилось, что они из ГПУ. Но я думаю — все — таки бандиты. А теперь, — Ольга чуть заметно всхлипнула, — мы все время убегаем и прячемся. А мы ж совсем ни в чем не виноваты! И Петр Федорович — он нас защищал!

Дзержинский, не отрываясь, глядел на девочку. Та говорила с таким жаром и подкупающей откровенностью, что не верить ей было просто невозможно. Казалось невероятным, что дочь белого генерала столь предана делу, которому сам он, Дзержинский, посвятил жизнь. Но ведь, с другой стороны, разве сам он, Владимир Ильич, Коллонтай не были потомственными дворянами, как и эта юная пионерка? Разве не подняла их на борьбу любовь к свободе, мечта о лучшем мироустройстве?

— Вы присаживайтесь, Ольга Владимировна! Не волнуйтесь так, я вам верю. — Дзержинский придвинул к себе стакан и подул на чай. — Вы правы. Здесь действительно произошла страшная ошибка. Можно сказать, трагическое недоразумение. Мы в самом деле искали вашу маму, но совсем не для того, чтобы выдвинуть против нее какие — нибудь обвинения. Мы хотели ей предложить работу в серьезной научной лаборатории. И больше ничего. Наши сотрудники неправильно поняли и переусердствовали. Но то, что случилось дальше… — Дзержинский развел руками. — Конечно, мы не должны прощать Убийство наших товарищей. Самосуд — тоже преступление. Но по — человечески понять вашего Петра Федоровича все же можно. Сейчас найти Татьяну Михайловну и его необходимо поскорее, чтобы не случилось чего — нибудь худшего.

— Ночью они уехали в Москву, — убежденная словами Дзержинского, грустно сказала Ольга. — Но куда точно, я не знаю. Мама собиралась приехать, когда они обустроятся, и забрать меня. Но теперь вряд ли. Когда облава была, там столько шуму наделали — все село гудело. Надежду Акимовну прикладами из дома выгнали, чуть было во дворе не расстреляли, — девочка судорожно вздохнула, унимая прорывающиеся слезы, — за то, что она меня прятала.

— Ай — яй — яй, как нехорошо вышло, — нахмурился Дзержинский и нажал кнопку вызова секретаря.

— Слушаю вас, Феликс Эдмундович.

— Соедините меня с Расторопино. С районным отделом.

— Одну минуту.

Очень скоро телефон на столе председателя ОГПУ залился бравурной трелью.

— Дзержинский у аппарата, — резко начал Феликс Эдмундович. — У вас находится задержанные в утренней облаве?

— Так точно, — раздалось из трубки.

— И эта женщина, у которой Згурская скрывалась? Да — да, Надежда Акимовна. Попросите у нее извинения и отпустите. И вот еще что — отвезите ее домой. Да. Хорошо. Доложите по исполнении. — Дзержинский опустил трубку на рычаг. — Работа у нас такая. Много врагов притаилось вокруг, бороться с ними приходится жестко, подчас жестоко. Но ведь любовь к ближнему — не преступление. Если за это карать, из кого мы нового, социалистического человека создавать будем?