всего лишь в человека, наряженного словно на детский праздник, в карнавальный костюм героя, и его обратили в бегство простые гражданские, которых ему полагалось пасти и опекать.

Звук — это ударная волна, имеющая определенную длину и частоту колебаний. В разреженном воздухе молекул слишком мало, ударная волна не может распространяться далеко, поэтому звук движется медленно и вскоре угасает. А в плотных материалах — железе, камне, воде — звук движется быстро и проходит очень большие расстояния, потому что ударная волна легко перекидывается с одной частички материала на другую.

Мы стояли в толпе плечом к плечу, и наши идеи распространялись, как звуковая волна по стальному брусу. Слова «Вы можете идти» разбегались во всю ширь городской площади, как круги по воде. Народ медленно, шаг за шагом двинулся в сторону Маркет-стрит. Мы целый день готовились — стояли, собирали народ, набирались сил — и вот теперь выступили в поход. Наш путь должен куда-то привести.

Энджи сплела пальцы со мной, я закинул руку на плечи Лемми. Со стороны мы, должно быть, походили на Дороти, Железного Дровосека и Страшилу, отправившихся в путь по желтой кирпичной дороге. Шаг. Еще шаг. «Вы можете идти». И мы тоже можем. Шаг, еще шаг.

Вдруг вспыхнула какая-то кутерьма — общее смятение, сердитые крики, человека, идущего за мной, резко толкнули, и я получил локтем в спину. Я не сразу понял, что происходит, и попал прямиком в лапы группы захвата.

* * *

В первые мгновения я чувствовал только руки. Много-много рук. Сильные, крепко вцепившиеся куда попало. Потом чей-то локоть стиснул шею так, что я не мог вдохнуть. Мне заломили руки за спину, выкрутили болевым приемом из каких-то боевых искусств, чуть не выломав из плеч.

В левое запястье впилась пластиковая полоска наручников. Я бы завопил, но дыхания не хватало. Я трепыхался, отбивался, края поля зрения уже заволакивало красно-черной пеленой. Услышал далекие крики — Энджи, кого-то еще, потом меня оторвали от земли и стали швырять.

И в следующий миг я опять стою на земле. Руки исчезли. Рядом со мной Энджи, она торопливо нацепила на меня защитные очки, трясущимися от спешки руками натянула мне на лицо маску. Я поднял руки помочь ей и заметил, что левая рука до сих пор стянута пластиковым наручником, зато правая была свободна. Покачнулся, чувствуя, что меня вот-вот стошнит. А вот и Лемми, стоит возле меня в рваной куртке, из глубокой ссадины на опухшей щеке сочится кровь. Одной рукой он зажал ссадину, другой коротко показал мне большой палец.

— Что тут произошло? — спросил я.

— Тебя освободили из-под ареста, — небрежным тоном пояснила Энджи. Я огляделся. Неподалеку от меня какой-то парень с дредами щеголял в респираторе, кажется, полицейского образца, и держал в руках щит, уж точно полицейский. Рядом с ним стояла женщина в полицейском шлеме. Еще несколько шлемов перекатывались по мостовой.

— Что сделали с копами? — поинтересовался я.

— Да ничего особенного, — пожал плечами Лемми. — Забрали их барахло, когда они отступили. Не беспокойся, никто копов не бил и в драки не ввязывался.

Марш продолжался. Колышущаяся толпа сделала еще один шаг в направлении к Маркет-стрит. В маске было тяжело дышать, очки запотели. Только я собрался протереть их, как на нас обрушился газ.

Его распыляли с дирижаблей, крошечных, невидимых и неслышимых. Они удерживались на месте слабенькими шелестящими электромоторчиками. Я и сам в Нойзбридже однажды помогал строить такую игрушку в качестве побочного проекта космической программы. Команда разработчиков запустила метеорологический зонд легче воздуха, и тот, поднявшись в верхние слои атмосферы, передавал на базу снимки Земли. Планета была круглой, как огромный мяч, мы всегда знали это, но впервые увидели на снимках с нашего аппарата. А эти полицейские дирижабли были легкими и хлипкими, как пластиковые пакеты из химчистки. Ткнешь его пальцем — уносится прочь, как пушинка одуванчика, потом, управляемый короткими выверенными взмахами крошечного пропеллера, упрямо возвращается точно на прежнее место. Они напоминали ядовитых медуз или безмозглых инопланетян и своими маневрами вселяли в меня инстинктивный страх. Можно подумать, только и ждут, как бы ужалить зазевавшегося чужака.

Газовые баллоны у них под брюхом выплескивали свое жгучее содержимое короткими, почти синхронными залпами. Звук был такой, словно лопалась кукуруза на сковородке. Все дружно подняли головы, посмотрели вверх, и началась…

Паника.

Распылители находились футах в четырех-пяти над нашими головами, и газ успел растечься хорошо заметным пятном. В первое мгновение мы ошалело смотрели на него, потом сообразили, что на нас обрушивается облако ядовитого химиката, и все одновременно бросились бежать, врассыпную, во все стороны, лишь бы уйти подальше от медленно падающего токсина.

Меня швыряли из стороны в сторону, сбили с ног, чуть не затоптали. Чья-то нога в твердом ботинке опустилась мне на голову, другая пнула по почкам. Потом незнакомые руки подхватили меня, поставили на ноги, толкнули, снова опрокинули, опять подняли.

Потом газ подействовал. Люди стали задыхаться, со всех сторон раздались сдавленные вопли. Началась рвота. То ли в газ было подмешано что-то тошнотворное, то ли организмы жертв отчаянно пытались исторгнуть едкую чужеродную субстанцию через все доступные отверстия. На меня со всех сторон выплескивались рвотные массы. Я поскользнулся на них, упал на четвереньки, встал на колени, затем на ноги.

Часть газа просочилась-таки сквозь малярную маску, правда, очень небольшая. Стало тяжеловато дышать, глаза под очками помутнели от едких слез, поднимавшихся по синусам. Полуслепой, я метался в кромешной темноте, и в голове билась только одна мысль: Энджи.

Я высматривал ее, но нигде не видел. Кое-кто сумел подняться на ноги, но тут у нас над головами снова начали сновать квадрокоптеры и планеры. На них наверняка установлены приборы ночного видения, и съемка ведется полным ходом. И, наверное, технические возможности этих приборов позволят получить прекрасные, отчетливые портреты «зачинщиков», которые явились на демонстрацию в защитных очках и масках — ожидали, небось, что полиция применит против них химические агенты в отместку за то, что посмели выражать собственное мнение.

Я громко звал Энджи, но маска приглушала голос. Я набрал побольше воздуха, чтобы крикнуть погромче, и наглотался химикатов, которые налипли на маску изнутри и просочились в поры. Согнулся пополам от жестокого кашля, судорожно сглатывал, подавляя рвотные позывы. Не хотел блевать внутри маски и не хотел снимать маску, открывая лицо.

Тогда я стал хватать тех, кто корчился на земле вокруг меня, и помогал им подняться на ноги. Понятия не имел, где сейчас Энджи, и надеялся, что, если она вот так же барахтается в луже