Залив, в который вошло суденышко Клода, был узким и длинным, как бычий язык. Но в его конце находилась вполне приличная гавань, где мог поместиться даже корабль средних размеров. Спустив парус и став на якорь, француз уверенно углубился в заросли, предупредив Гедруса Шелигу:

— Держите мушкеты наготове!

— Зачем? — удивился Литвин. — Разве тут есть опасные звери?

— Еще какие... — Сушон коротко присвистнул. — Местные вывели особую породу больших собак, с которыми охотятся на быков. Вот это, доложу я вам, звери...

— А разве они нападают на людей?

— Нет. На жителей Тортуги — нет. Но если, неровен час, вас примут за испанцев... ой-ей! — Клод Сушон покрутил головой. — Тогда у вас есть шанс спастись только на деревьях.

Литвин заметил, что разговаривают они, как это ни удивительно, по-польски, хотя Клод и вставляет в свою речь немало французских слов. Жители Тортуги вообще оказались полиглотами. Никого из них не смущала разноязыкая речь ни в быту, ни на рынке. Временами казалось, что они обучаются чужому языку прямо в процессе разговора. А французу еще и пришлось какое-то время повоевать в рядах наемников герцога Алансонского[130], где было много поляков.

Вскоре охотники вышли на просторную поляну, к большой хижине буканьеров. Она была сделана из звериных шкур, натянутых на колья. Перед жилищем чадил очаг из дикого камня. Неподалеку виднелся целый ряд «буканов» — решеток для копчения мяса. «Буканом» назывался и сам лагерь охотников. С другой стороны поляны, под крышей из древесных ветвей, защищавшей от солнца, висели бычьи шкуры, готовые к продаже.

Со слов француза Гедрусу Шелиге уже было известно, что представители «береговых братьев» делились на собственно буканьеров, охотившихся на быков, и охотников, добывавших диких свиней, мясо которых шло тоже на «букан»[131]либо на солонину. Буканьеры жили группами по несколько человек. Все весьма скудное добро, за исключением оружия и котелков, считалось общим, и если кто-либо из членов группы погибал или умирал, остальные без проволочек забирали имущество себе. Двери хижин никогда не запирались — замков на Тортуге не ведали. Запирать имущество считалось величайшим преступлением против общественных прав. Любой нуждающийся мог свободно взять то, что ему нужно.

Буканьерские общины назывались «матлотажами», потому что охотники, хотя и не жили на судне, именовали себя матросами («матлотами»), реже — компаньонами.

Были они выходцами в основном из Франции, вооружались ружьем длиной четыре фута, тесаком, двумя или более пистолетами и ножом. Свои особенные модели дальнобойных ружей большого калибра буканьеры заказывали во Франции. Управлялись они с ними весьма ловко, быстро перезаряжая и производя по три выстрела, в то время как солдат колониальной армии успевал сделать только один. Порох у них также был особенный. Его изготавливали на заказ только во французском Шербуре, где для этого были построены специальные фабрики. Огненное зелье так и называлось — «порох буканьеров». Охотники хранили его во флягах, сделанных из тыкв, или в трубках из бамбука, залепленных с обоих концов воском. Если в такую тыкву вставить фитиль, то получалась примитивная граната, чем иногда «береговые братья» и пользовались, когда на них нападали испанцы.

— Придется подождать, — сказал француз, посмотрев на солнце. — Охота продолжается до полудня, после чего хозяева вернутся в лагерь на обед. А во второй половине дня они начнут готовить букан и обрабатывать шкуры.

— А почему бы нам самим не пойти на охоту? — спросил кто-то из матросов. — До обеда еще далеко...

Клод Сушон снисходительно, как на ребенка, глянул в его сторону и ответил:

— Потому, что этого делать категорически нельзя. У каждой общины свои охотничьи угодья. Нельзя без разрешения нарушать их границы. В противном случае жители Тортуги платят штраф, а чужаки, решившие поохотиться без спроса... — Тут француз поднял глаза к небу. — Упокой, Господи, их грешные души...

Гедрус Шелига даже немного задремал в ожидании хозяев. А когда открыл глаза, то едва не закричал от ужаса, увидев перед глазами оскаленную звериную пасть с клыками длиной в мизинец.

— Тихо, собачки, тихо! — раздался густой бас, и страшное видение исчезло. — Ко мне!

Литвин, все еще дрожа от пережитого, осторожно поднялся на ноги и посмотрел на человека в окружении своры огромных псов. Они были выше самого большого дога, а их грудным мышцам мог позавидовать даже леопард. Рядом стоял крепко сбитый чернобородый мужчина в шляпе, напоминающей сомбреро, только с узкими полями — чтобы не мешали во время охоты. Он был одет в короткие штаны и грубую рубаху навыпуск. На поясе из сыромятной кожи у охотника висели нож и пороховница, а под мышкой он держал ружье устрашающего вида — с таким расчетом, чтобы воспользоваться им мгновенно.

Еще двое буканьеров появились поодаль. Они были полны решимости немедленно открыть огонь по незваным гостям, испуганно сбившимся в кучу.

— Доминик, Шарль, Анри, вы что, не узнали меня?! — наконец подал голос Клод Сушон, уснувший так крепко, что поднялся позже всех.

— Теперь узнали, — ответил грубо чернобородый. — Но ты ведь не святой, чтобы на тебя молиться. Кого привел, Клод?

— Хорошие люди. Хотят купить букан, солонины, немного поохотиться...

— Я не знаю их.

— А ты и не можешь знать, Доминик. Это новенькие. Прибыли вчера. Они такой шикарный галеон отбили у испанцев... ум!.. — Клод изобразил воздушный поцелуй. — Им нужен провиант, парни.

— Всем нужен... — проворчал, оттаивая, чернобородый Доминик. — Так говоришь, они испанцев хорошо пощипали?

— Еще как!

— Ну, значит, свои люди... — Доминик опустил ружье; его примеру последовали и остальные двое. — Позвольте пригласить к обеду, — неожиданно церемонно обратился он к Гедрусу Шелиге, признав в нем старшего.

— А где Луи? — спросил Клод.

— Нет больше Луи, — угрюмо ответил Доминик. — Испанцы подстрелили. Они еще ответят за нашего компаньона...

На этом разговоры пока были исчерпаны. Шарль и Анри принялись готовить обед на всю большую компанию, а люди Шелиги пошли вместе с Домеником, чтобы доставить в лагерь шкуру и остальные части убитого и освежеванного быка. Когда похлебка в котле сварилась, а мясо на вертелах хорошо прожарилось, добровольные носильщики возвратились, и вскоре по кругу загуляла чаша с добрым ромом, привезенным с Тортуги.