— Мне не до роз, дитя мое, я уже в пути к неземным берегам. Неважно, где они, здесь или там. Разве не сказано у Магомета: «Черпай знания из всякого источника»…

Анжелика хотела поднять его, чтобы перенести в каюту Рескатора, но увидела, что он уже мертв. Она разразилась рыданиями.

«Он был его другом, в этом я уверена. Подобно тому, как Осман Ферраджи был моим. Он исцелил и спас его. Без него Жоффрей был бы мертв. А они убили его».

Она более не знала, кого любить и кого ненавидеть. Ни один человек не заслуживает прощения. Теперь она понимала, как справедлив гнев Божий, пожары и наводнения, посылаемые им в наказание неблагодарному роду людскому.

Когда Анжелика нашла наконец Онорину, та смирно сидела рядом с сицилийцем, который лежал у ее ног и казался спящим. Он тоже был сражен смертельным ударом. На его лохматой голове зияла кровавая рана.

— Они сделали очень больно Колючему Каштану, — произнесла Онорина.

Девочка не сказала: «Они его убили», но ребенок, чье первое слово было «кровь», понимал, что означает ледяной сон ее друга.

Видимо, Анжелике не было суждено оградить дочь от жестокостей этого мира.

— Какое красивое у тебя платье! — сказала Онорина. — А что нарисовано внизу? Это цветы?

Анжелика обняла ее. В эту минуту ей хотелось оказаться наедине с дочерью где-нибудь далеко отсюда. Какое счастливое было время, когда они могли убежать в лес, гулять по зеленым тропинкам.

Но отсюда убежать было некуда. Можно было лишь ходить по кругу на этом несчастном корабле, который скоро, если ничто не изменится, заполнится трупами и пропитается кровью.

— Так, мама, это цветы?

— Да, это цветы…

— У тебя платье темно-синее, как море. Значит, это морские цветы. Их можно увидеть глубоко под водой?

— Да, там их можно увидеть, — машинально подтвердила Анжелика.

Остаток дня прошел более спокойно. Корабль послушно скользил по поверхности моря. Матросы, запертые в трюме вместе с Рескатором, не подавали признаков жизни. Такое затишье должно было насторожить мятежников, но те, измученные ночной борьбой со стихией, поддались состоянию эйфории. Им хотелось верить, что воцарившееся на море и на корабле спокойствие будет продолжаться вечно, во всяком случае, до приезда на острова.

«Протестанты совершили это безумие, — рассуждала про себя Анжелика — под воздействием векового уклада их ларошельской жизни в замкнутой общине, подвергавшейся постоянной опасности. Все они с юных лет участвовали в тайной войне, и поэтому каждый знал свои и чужие недостатки и слабые места, свои и чужие достоинства, каждый умел эффективно использовать их. Вот почему им удалось, несмотря на малочисленность, захватить четырехсоттонный корабль с двадцатью пушками. Только вряд ли им удастся наладить дисциплину среди тех тридцати человек, которые присоединились к ним, предав Рескатора. Иметь их сообщниками почти столь же опасно, что и врагами. Матросы уже поняли, что мятеж удался только благодаря им и поэтому рассчитывали быть первыми при дележе добычи…

Когда Берн убил их товарища, они поняли, что новые господа не позволят обвести себя вокруг пальца и, временно смирившись, стали послушно исполнять приказы. Теперь ларошельцам стало ясно, что за испанцами нужен глаз да глаз».

Женщины снова занялись хозяйственными делами вместе с детьми, которые помогали взрослым убирать мусор на палубе и чинить паруса. Воцарилось некоторое подобие мира.

Однако вечером снова раздались глухие мушкетные выстрелы. Подбежав к отсеку, где хранился запас пресной воды, ларошельцы нашли бочки продырявленными. Охранявший их часовой исчез. Питьевой воды осталось не больше, чем на два дня.

На рассвете «Голдсборо» подхватило Флоридское течение.

Они осознали это лишь несколько часов спустя. До Анжелики донеслись приближающиеся голоса ларошельцев.

— Поздравляю вас, Ле Галль, — сказал Маниго. — Вы тогда превосходно использовали единственный просвет в тумане. Но вы убеждены в правильности того, что говорите сейчас?

— Полностью убежден, сударь. Здесь не мог бы ошибиться и юнга, даже если бы вместо секстанта у него в руках был арбалет. Мы идем почти полдня курсом на запад при хорошем ветре, а оказались более чем на пятьдесят миль к северу! Я считаю, что все это из-за чертова течения, которое гонит нас, куда ему угодно, а мы не в состоянии его перебороть…

Маниго задумался, потирая нос. Они не смотрели друг на друга, но каждый вспомнил о парфянской стреле Рескатора: «Если только вы не наткнетесь на Флоридское течение…»

— Вы уверены, что во время ночной вахты, по неведению или злому умыслу, ваш рулевой не изменил курс корабля на север?

— Я сам стоял у руля, — раздраженно ответил Ле Галль, — а утром меня сменил Бреаж. Я уже говорил об этом вам и мэтру Берну.

Маниго откашлялся.

— Да, хочу сообщить вам, Ле Галль, мы обсуждали с мэтром Берном, обоими пасторами и другими членами нашего штаба вопрос о необходимости что-то предпринять в связи с нехваткой питьевой воды. Ситуация настолько серьезна, что мы хотим посоветоваться, выяснить мнение наших женщин насчет возможных решений.

Стоявшая в стороне Анжелика вдруг с радостью услышала, как мадам Маниго громогласно излагает ее собственные мысли:

— Наше мнение? Оно вас совершенно не интересовало, когда вы решили пустить в ход оружие и захватили корабль. Тогда вы попросили нас сидеть смирно при любых обстоятельствах. А вот теперь, когда фортуна отвернулась от вас, вы просите нас пораскинуть нашими слабыми мозгами. Знаю я вас, мужчин, вы только так и проворачиваете свои дела. Вы всегда поступаете только по-своему, но, к счастью, я не раз успевала вовремя исправить ваши глупости.

— Как же так, Сара! — с притворным изумлением запротестовал Маниго. — Разве не вы пытались неоднократно убедить меня в том, что Рескатор вовсе не собирается доставить нас к месту назначения? При этом вы ссылались на свою интуицию. Теперь же вы заявляете, что не одобряете захвата «Голдсборо».

— Именно так, — твердо сказала Сара Маниго, нисколько не смущаясь своей непоследовательности.

— Не означает ли это, что вы предпочли бы оказаться в роли девицы, проданной для развлечения квебекских колонистов? — прорычал судовладелец, смерив супругу уничтожающим взглядом.

— А почему бы и нет? Такая участь не хуже того, что ожидает нас из-за ваших дурацких экспромтов.

В спор раздраженно вмешался адвокат Каррер.

— Сейчас не время для супружеских сцен или сомнительных острот. Мы пришли к вам, женщины, чтобы принять решение всей общиной, в соответствии с той традицией, которая существует у нас с самого начала реформации. Что нам делать?

— Сначала надо починить разбитую дверь, — сказала мадам Каррер. — Мы оказались под сквозняком, и дети уже простужаются.