тот, еле живой, добредает в оковах до Байкала пешим этапом - и пишет в восторге, какие там скалы, какие там птицы, какая там красота. А с другой - тексты, которые у меня в голове крутятся все эти два года - Георгия Иванова "В тринадцатом году, еще не понимая..." и ахматовский "Думали - нищие мы..." И когда я неделю провожу вне России, я начинаю думать, что обступивший мрак - это морок (полногласие-неполногласие, ага). "Похули Бога и умри" - это сдайся сатане и признай его победу. Не для этого мы живем. Я, может, еще не все капли в дожде пересчитала и левиафана не видела. Не гоббсовского и не звягинцевского, а вот этого, которого ты не можешь сделать игрушкой для своих девочек. Это я не в качестве призыва к одним - постить цветы и котиков, а к другим - перестать на них за это цыкать. я просто о том, что нельзя запрещать себе жизнь, превращая ее в аскезу смерти, торжество смерти, торжество мрака, торжество морока. Не время для эпикурейства - да. Не время хвастаться праздностью и безмятежностью, когда льется кровь. Но невозможно сказать, что это не время для любви, не время для жизни. Вот тут, мне кажется, и есть тонкая грань в этой дилемме между утверждением жизни и констатацией смерти. Для любви время всегда. Иначе никакого смысла ни в чем - в том числе в сопротивлении злу. Похули Бога и умри. А вот фиг.

  Ирина Лукьянова - Щас вы меня все отфрендите, но я скажу. Меня... | Facebook

February 25, 2024 03:33

Они хотят, чтобы в нас поселилось безверие. Два года моей «внутренней эмиграции». И ради чего я сегодня живу в России — Новая газета

Меня постоянно спрашивали: «А почему ты не уезжаешь? Что вообще можно делать в России?» Самое важное, что произошло за эти два года, так это то, что я наконец нашла ответ на эти вопросы. Я знаю, что здесь можно делать: если ты сам боишься открыто сопротивляться, ты должен поддерживать тех, кто сопротивляется, потому что Сопротивление и Солидарность — это те самые два «С», которые стали самыми важными буквами. Стали еще в 2014 году, когда политические репрессии стали обретать видимые очертания. А сейчас, когда их масштаб вырос в разы, то поддержка тех, кто сопротивляется, и солидарность с ними — это то, что дает смысл оставаться в России. И уверена: не только мне… Мы можем очень мало, но это «мало» оказывается «многим». Сотни и даже тысячи людей пишут письма политзаключенным, журналисты продолжают делать свою работу, как они умеют, протоколируя судебные процессы, записывая речи адвокатов и обвиняемых, снимая репортажи и интервью тех, кто знает «смыслы», фотографы фиксируют судебные процессы и гражданские акции, — и все это останется в истории как свидетельства нашей жизни, нашей «внутренней эмиграции». Я разговаривала с несколькими людьми, которые освободились из тюрьмы после долгих сроков. Они утверждали, что кому-то письма с воли спасли жизнь, кому-то скрашивали одиночество, кому-то помогли не сойти с ума, ведь одиночество за решеткой — самое страшное, что может быть. Не могу сказать, что за эти два года я никогда не теряла надежду, не думала в отчаянье о том, что вся эта наша история, в которую мы «вляпались», не закончится при моей жизни. Эти два года — как качели: надежда то исчезает, то вдруг возникает снова, она приходит, как раз из ответных писем тех самых «сопротивленцев».

  Они хотят, чтобы в нас поселилось безверие. Два года моей «внутренней эмиграции». И ради чего я сегодня живу в России — Новая газета

February 24, 2024 12:24

Они хотят, чтобы в нас поселилось безверие. Два года моей «внутренней эмиграции». И ради чего я сегодня живу в России — Новая газета

Вся моя жизнь проходит на фоне новостей, связанных с СВО. Конечно, на второй год уже начинаешь привыкать, уже нет столь ошеломительного эффекта — разучаешься охать, плакать, материться, но хотя все так же пьешь антидепрессанты, начинаешь глядеть по сторонам. Понимаешь, что не в силах ничего остановить, так же, как не в силах ничего остановить и те сотни тысяч моих сограждан, кто с Ней не согласен. А те, кто пытается это сделать — своими текстами, выступлениями — достаточно быстро оказываются в тюрьме. Начинаешь договариваться с собой, чтобы оправдать свою пассивность и придумать, как с этим жить достойно. А между тем атмосфера в Москве меняется с каждым днем. С карты города один за другим исчезают целые институции: их сначала ликвидируют под разными предлогами, а потом отбирают у них здания. Я имею в виду Международное общество «Мемориал»* и принадлежавшее ему на праве собственности здание на Каретном Ряду, здание Музея и Центра имени Андрея Сахарова* на Земляном валу. Это здание Московской Хельсинкской группы (МХГ) на Белорусской, ведь и эту старейшую правозащитную организацию ликвидировали.

  Они хотят, чтобы в нас поселилось безверие. Два года моей «внутренней эмиграции». И ради чего я сегодня живу в России — Новая газета

February 24, 2024 12:24

Русские не могут оплакивать своего согражданина! Такое параноидальное состояние власти вызывает недоумение и возмущение не только у поэтов, но и у цензоров — Новая газета

Поэт Жуковский — шефу жандармов Бенкендорфу 25 февраля — 8 марта 1837 г. …Полиция перешла за границы своей бдительности. Из толков, не имевших между собой никакой связи, она сделала заговор с политическою целию и в заговорщики произвела друзей Пушкина, которые окружали его страдальческую постель и должны бы были иметь особенную натуру, чтобы, в то время