по-английски), но не желаю его ранить, а он был мил, но боится со мной разговаривать, потому что он при исполнении, а за наружными столиками то́лпы людей ждут своей выпивки, юные любовники голова к голове, уж лучше б я дома остался и писал «Мистическое бракосочетание св. Катерины» под влиянием Джироламо Романино[50], но я настолько порабощен трепом и языком, малевать мне скучно, а кроме того, учиться писать маслом надо всю жизнь.

16

С мсье Кастельжалу я встречаюсь в баре через дорогу от церкви Святого Людовика Французского и рассказываю ему о библиотеке. Он приглашает меня назавтра в Национальные архивы и посмотрит, что можно будет сделать. В задней комнате парни играют в бильярд, и я слежу весьма пристально, потому что у себя на Югах я не так давно начал по-настоящему хорошо пулять, особенно если пьяный, что есть еще одна годная причина бросить пить, но на меня не обращают абсолютно никакого внимания, пока я все время говорю: «Bon!»[51] (как англичанин с подкрученными усами и без передних зубов орет «Не в бровь, а в глаз!» где-нибудь в клубе). Бильярд без луз, вместе с тем, не мой фасон. Мне нравятся карманы, дырки, я люблю прямые дуплеты, которые совершенно невозможны, кроме как навесным снутри-или-снаружи французским, только срезать, жестко, шар входит в дело, и биток подскакивает, однажды он так подскочил, прокатился вдоль краев стола и отскочил обратно на сукно, и тут игра закончилась, поскольку забивается восьмерка (Об этом ударе мой южный партнер по бильярду Клифф Эндерсон говорил «удар Иисуса Христа»). Само собой, будучи в Париже, я хочу поиграть с местными талантами и испытать смекалку Transatlantique[52], но им неинтересно. Как я уже сказал, иду в Национальные архивы на любопытной улочке под названием Rue des Francs-Bourgeois (как можно выразиться, «улица откровенного среднего класса»), наверняка тут некогда видали, как болтанное пальто старины Бальзака болтается вдоль по ней каким-нибудь поспешным днем к гранкам его печатника, или вроде булыжных улиц Вены, когда, бывало, Моцарт и впрямь шел по ним в болтающихся штанах однажды днем к своему либреттисту, кашляя.

Меня направляют в главную контору Архивов, где мистер Кастельжалу сегодня с видом меланхоличнее вчерашнего на чистом смазливом цветущем голубоглазом пожилом его лице. У меня сердце щемит, когда слышу от него, что после вчерашней нашей встречи мать его серьезно заболела и теперь он должен идти к ней, обо всем позаботится его секретарша.

Она, как я уже сказал, такая восхитительно красивая, незабываемо, чувственно съедобабельная бретонская девушка с зелено-морскими глазами, иссиня-черными волосами, зубки маленькие с такой легкой расщелинкой впереди, что, встреть она стоматолога, который предложил бы их выправить, так всякому мужчине на свете следовало б подвесить его за шею к деревянному коню Трои, чтоб один последний раз взглянул на плененную Елену, прежде чем Париж осудит его каверзное и развратное Галльское Гайло.

В белом вязаном свитерке, золотых браслетах и всяком, и воспринимая себя ее морскими глазами, я повиновался и чуть честь не отдал, но лишь признал сам себе, что такая женщина вся не та и сплошь война, и не для меня, мирного пастыря mit de коньяк. Я евнух был, две недели играть с такими склонностями и покатостями.

Неожиданно меня потянуло в Англию, стоило ей затрещать про то, что в Национальных архивах хранятся только рукописи, да и многие сгорели притом в нацистских бомбардировках, а кроме того, у них нет никаких документов о «les affaires Colonielles» (колониальных вопросах).

«Колониэлльных!» — в истинной ярости заорал я, опаляя ее взором.

«У вас что, нет списка офицеров Армии Монкальма в 1756 году?» — продолжал я, перейдя хотя бы к сути, но так разозлившись на нее за это ирландское надменство (да, ирландское, потому что все бретонцы так или иначе произошли из Ирландии, еще галлов галлами не звали, а Цезарь друидского древесного пня в глаза не видал, еще саксы не явились, и до и после Пиктской Шотландии и так далее), но нет, она смотрит на меня этим своим зеленоморским взглядом, и, ах, вот теперь я ее разглядел.

«Мой предок служил офицером Короны, его имя я вам только что сообщил, и год, он из Бретани; мне говорили, он был барон, я первым из его потомков вернулся во Францию поискать документы». Но тут я понял, что я надменнее, нет, не надменнее ее, а просто уличного попрошайки, чтоб даже так говорить или даже пытаться найти какие-то документы, понять верю не верю, ибо как бретонка она, вероятно, знала, что найти их можно только в Бретани, поскольку там была небольшая такая войнушка под названием La Vendée[53] между католической Бретанью и республиканским атеистическим Парижем, кошмарная настолько, что и не упомянешь тут, где рукой подать до гробницы Наполеона.

Суть же в том, что она слышала, как м. Кастельжалу все ей рассказал про меня, мое имя, цель моих поисков, и ей показалось, что заниматься этим глупо, хотя и благородно в смысле безнадежности благородной попытки, ибо Джонни Маги за углом, как всем известно, может, если повезет, отыскать в Ирландии, что он потомок Моргольтова короля[54], и что с того? Джонни Эндерсон, Джонни Голдстин, Джонни Ктоугодни, Линь Цзинь, Ди Бак, Рон Пудельблядер, Ктоугодно.

А мне, американцу, шелестеть тут рукописями, если те вообще имеют какое-то касательство к моей задаче, какая разница?

Не помню, как я выбрался оттуда, но дама осталась недовольна, да и я тоже. Но я в то время о Бретани не знал вот чего — что Кемпер, хотя и древняя столица Корнуая и резиденция его королей или наследственных графьев, а в последнее время столица департамента Финистер и все такое, тем не менее не чем-нибудь тупым в большом городе считалась, а захолустьем среди популярных остроумцев Парижа, из-за его дальности от столицы, поэтому тут все равно что нью-йоркскому негру сказать: «Если плохо себя вести будешь, сошлю тебя обратно в Арканзас». Вольтер и Кондорсе бы расхохотались и ответили: «Если нормально не сечешь, мы тебя в Кемпер сошлем, ха-ха-ха». Связав вот это вот с Квебеком и знаменитыми тупыми кэнаками[55], она, должно быть, смешок в себе давила.

Я отправился, по чьей-то наколке, в Bibliothèque Mazarine возле Quai St-Michel, и там ничего не произошло, вот только старая библиотекарша мне подмигнула, сообщила, как ее зовут (мадам Ури), и велела мне ей писать, когда ни пожелаю.

Все,