Элизабет попыталась ответить, но ее губы шевелились впустую, ничего не вытекало из них, да и не могло.

Потом раздался другой запах – долгий, тягучий, вязкий, он покрывал тяжелым, толстым слоем, будто одеялом.

– На, затянись, – послышалось откуда-то то ли изнутри, то ли снаружи.

– Что-что? – хотела переспросить Элизабет, но не смогла, что-то лезло в рот, на сей раз жесткое, раздвигало губы.

– Вдохни в себя, – попросил голос.

– Зачем? – спросила Элизабет и вдохнула.

Сразу перехватило горло, потом еще глубже, и еще, а потом тут же широкой волной поднялось вверх и накрыло вместе с головой. Она закашлялась, попыталась поймать дыхание, вдохнула еще. Покрывало стало плотнее, но оно не давило, оно оказалось воздушным.

– Запей теперь, – снова в рот полилась жидкость. Элизабет чуть не захлебнулась, но все же отдышалась.

– Ты такая красивая, особенно сейчас, жаль, что ты не видишь себя, – прошептал голос. Почему-то он больше не смеялся, он стал прерывистым.

– Ты тоже, – прошептала Элизабет сквозь покрывало, оно окутывало все плотнее и плотнее.

– Так ты не против, чтобы пришел Бен? – зачем-то спросил прерывистый голос. Зачем? Он ведь же уже спрашивал. И она ответила.

– Бен, она не против. Иди сюда, – позвал в сторону голос. Теперь он казался резче и отрывистей. Но это уже не имело значения.

– Не против или хочет? – почти сразу откликнулся мужской голос, но вдалеке, на расстоянии. Элизабет хотела открыть глаза, посмотреть, кто он, этот самый Бен, но так и не открыла. Не было сил, да и какая разница, в конце концов.

– Так она хочет? – снова со смехом повторил мужчина, но уже ближе. А потом смех прервался.

– Фак, ну и вид у нее, – проговорил он подрагивающим голосом, который как будто сразу высох, оскудел, выпарил из себя смех. До дрожи выпарил. – Фак, как она заводит.

– А я? – зашелся женский голос, почему-то совершенно незнакомый, чужой, с обидой.

– Ну и ты тоже, – легко согласился мужчина. – Какой у нее животик, посмотри, так и хочется положить на него руку.

– Так положи, – сказала женщина.

Пауза.

– Фак, как дрожит под рукой, – мужской голос, смешавшись с хрипом, сломал паузу. – Повезло же этому старому козлу. Как все же красива невинность.

– Ну какая это невинность, мы с тобой видели.

– Да ладно, все же не ты со своими подругами.

– Тебе что-то не нравится?

– Ладно-ладно, мне все нравится. Ты тоже выглядишь классно. Я обожаю тебя, когда ты такая.

– А я тебя, когда ты такой, – женский голос снова приблизился.

– Задери ей повыше юбку, хочу полюбоваться, как там все. – Пауза. – Фак. Какой же все-таки, фак!

– Ты еще не знаешь, какая она мокрая.

– Да вижу, вот что значит юность.

– А какой вкус чудесный…

– Отодвинься, дай попробовать.

Почему-то здесь Элизабет наконец собралась и открыла глаза. Но она ничего не увидела, только две головы, склоненные над ней, припавшие к ней, почти вдавленные в нее. Одна ниже, где-то в ногах, она выпячивалась крупным, стриженым затылком, другая намного ближе, у шеи. И еще почему-то ее грудь была вытащена из платья наружу, во всяком случае, одна, другую Элизабет не видела, ее закрывала пышная женская прическа.

«Что они делают?» – подумала Элизабет. Она ничего не чувствовала, совсем ничего, только рассеянность в голове, будто ее содержимое выплеснулось за пределы черепной коробки и разлетелось в воздухе, рассеялось, перемешалось с ним. И от этого становилось одновременно легко, окрыленно, но и тягостно почему-то тоже. Конечно, люди, склоненные над ней, были ей совершенно незнакомы – чужие, ненужные люди, и непонятно, что они делают, – но разве это имело значение?

– Козел, вот повезло старому козлу, – вновь раздался мужской голос.

– Да уж, совсем не понятно, зачем он тебе. – Женское лицо, возникшее перед глазами, было все перемазано. «Наверное, косметика поползла», – успела догадаться Элизабет перед тем, как закрыть глаза. – Зачем тебе этот старый козел? – повторила женщина. – Знаешь, какие есть ребята, вот хоть Бен, например. А ты со стариком, да еще каким-то плюгавым.

– Мы с ним в теннис играли, – тихо, почти по слогам проговорила Элизабет. А потом добавила: – Он меня учил. Он хорошо играет.

Почему-то ее ответ вызвал волну смеха.

– Девочка, киска, мы тоже играем в теннис, – с трудом проговорила женщина. – Тоже очень неплохо. Одиночные, парные игры, да и вообще, разные. Вот у Бена, например, подача хорошая, – и она захохотала еще пуще.

– Почему только подача? А подрезка? – также сквозь смех проговорил мужчина. – Сейчас увидишь.

Но Элизабет ничего не видела. Перед глазами, на внутренних стенках закрытых век бегали какие-то разноцветные круги: яркие, они постоянно меняли цвет, просто как в калейдоскопе. Хотя нет, в калейдоскопе фигуры угловатые, с резкими, острыми гранями, а здесь они были округлыми, плавными и не рассыпались, а медленно переходили одна в другую, наплывая, подменяя.

– Дай ей еще затянуться. И запить дай, – снова прозвучал мужской голос, казалось, он все еще отряхивался от смеха. – Чтобы ей не больно было. У нее там все так узко.

– Да не будет ей больно, смотри, какая она мокрая. И не надо ей больше, чтоб чего не случилось, она уже и так не в себе.

– Все равно дай, – проговорил мужчина, и густое, едкое варево снова заполнило рот, легкие, а потом и все остальное тело, закручивая покрывало все туже и туже, забивая редкие щели ватой, не пропуская ничего внутрь, даже воздух, но и не выпуская наружу. Голоса за пределами тут же поплыли, размазались и стали плоскими, как широкий лист из тетрадки; они пытались просочиться через вату, пытались вползти, но пробивались лишь отдельные строчки.

– Сейчас… так… удобнее… бэби… постарайся, – пробивались отдельные бессмысленные отрывки, а вот женский голос пропал, хоть и бился где-то снаружи.

Потом снова раздался мужской:

– Сейчас, бэби… тебе понравится… как еще ни разу…

И тут же иным, совсем непохожим голосом – властным, скрипучим, почему-то невероятно знакомым, но откуда-то издалека, из самой глубины, может быть, из сердца? И потому, наверное, отчетливым, почти полностью различимым, так что даже захотелось открыть глаза. Но открыть глаза было уже невозможно.

– А ну, стоп… хорошо, что вовремя… до чего довели… без сознания… вам бы лишь сорвать… план… но не портить… зря я, что ли, столько… не для вашей забавы… важно, чтобы…

Голос продолжал, другие ему отвечали недовольно, все смешалось, наложилось, лишь один раз над ними все же взлетел, поднялся властный голос. Почему он так знаком, до боли, до умопомрачения?! Нет, сегодня разобраться невозможно. Еще минута-другая, и все погасло, даже разноцветные наплывы перед глазами последний раз сжали круги и рассыпались в пыль. Она недолго оседала, а потом осела окончательно на самом дне.