— У меня здесь есть кое-какие дела.

Он не видит моих поднятых бровей, потому что идет позади меня.

— Теперь нигде не осталось никаких дел.

— Ты ничего не знаешь, американка.

Он поднимает руку, тыкает дулом пистолета Ирине в щеку.

— Что случилось с ее лицом?

— Ожоги. Несчастный случай в детстве.

— Они выглядят свежими.

— Сгорели на солнце.

Я не выдаю секрет Ирины и продолжаю идти.

Она благодарит меня позже, когда швейцарец отходит отлить к стене автозаправочной станции. Я сжимаю ладонь женщины, жалея, что втравила ее в происходящее, но при этом эгоистично радуюсь, что я не одна.

Приходит ночь, а также все, что ей сопутствует; дневные заботы уносятся прочь. Она пришла не с пустыми руками, у нее для нас подарок: маленький отель, словно белое ванильное пирожное, прижался к изгибу дороги. За кованой оградой плавательный бассейн, притворившийся болотцем, прикрылся гниющими листьями и плесенью. Эсмеральда ждет, пока мы бродим внутри. Швейцарец идет позади нас. Всегда за спиной и с пистолетом в руке.

Внутри — мертвецы. Они лежат на белоснежных когда-то в прошлом простынях, обретя последний приют далеко от дома. Даже бриз не в состоянии унести этот удушающий запах смерти в море.

— Выносите матрас на улицу, — бросает швейцарец.

Мы берем двуспальный матрас из пустого номера. Кровать аккуратно застелена, и мы, ничего не трогая, несем его туда, куда хочет швейцарец. Наконец матрац упирается в железный забор. Я жду, что наш мучитель распорядится принести еще один, но он молчит.

— Это для нас? — спрашиваю я.

— Да.

— А как же ты?

— Такие удобства нужны лишь бабам и слабакам.

Меня едва не тошнит от его слов.

— Спасибо.

Он зло смеется.

— Вам нужно отдохнуть. Скоро мы будем в Волосе.

Какие у тебя могут быть там дела, мерзавец?

Мы с Ириной делим не только постель, но и наручники: швейцарец не оставляет никаких шансов. Этой ночью Ник ко мне не приходит. Я слишком глубоко погрузилась в сон, завернувшись в свежие простыни и положив голову на подушку, мягче которой я не видела в жизни. Надеюсь, он меня простит.

— У вас неприятности, дамы? — спрашивает нас русский и представляется: — Я Иван.

Он в плавках. Для человека, живущего в умершем мире, незнакомец выглядит прекрасно. Здоровый, не истощенный, хотя и слишком худой.

Дуло пистолета сильно давит мне в спину.

Я улыбаюсь, надеясь, что мои слова звучат убедительно:

— У нас все в порядке. Спасибо за заботу.

— Куда вы направляетесь?

— Проведать родственников за Волосом. Вы знаете, где это?

Он чешет затылок, оглядывается через плечо.

— Да, по этой дороге.

— Как…

Моя голова взрывается, барабанная перепонка растягивается до возможного предела. У Ивана нет времени осознать сюрприз до того, как пуля пробивает его правый глаз. Он валится на землю, навсегда оставшись дружелюбным и участливым. Навсегда русский.

Прижав ладони к ушам, я ору на убийцу:

— Что с тобой, мать твою? Что? Он только хотел помочь. Что за проблема у тебя в голове?

Швейцарец обходит меня, пинает Ивана ботинком.

— Иди.

— Волос, — читает Ирина на дорожном указателе.

Торжественный хор не возвещает о появлении города или нашем прибытии в него. Он просто возникает над пыльным маревом, лабиринт бетонных глыб различных геометрических форм. «Либо принимайте меня таким, как есть, либо уходите, — говорит он. — Мне все равно». Возможно, я приписываю этому городу свои субъективные переживания, густо окрашивая сомнением многоквартирные коробки с безлюдными балконами. Мои собственные страхи делают его угрюмым. Пустующие кафе, выстроившиеся в ряд вдоль пешеходной набережной, как будто насмешливо вопрошают: «Неужели люди, эти ничтожные существа, думают, что они выдержат?» Корабли и лодки, постепенно тонущие в гавани, словно повторение того, что было в Пирее. Здесь они погрузились в воду немного ниже, словно устали сопротивляться силе земного притяжения и соли. «Арго» ожидает на своем пьедестале аргонавтов, которые уже никогда не отправятся в плавание.

Странно ощущать родство с объектами, созданными из металла, но в своих костях я чувствую такую же тяжесть, которая как в зеркале отражается в их покорности водной стихии. Хотя, в сущности, металлы происходят из земли, да и наши тела тоже превратятся в землю, когда станут нам больше не нужны, так что, возможно, у нас есть общий предок. Некоторые люди более упруги, чем другие, а некоторые металлы мягкие, как плоть.

Я так погрузилась в собственные мысли, что, услышав слова швейцарца, не уловила их смысла.

— Что?

Он толкает меня пистолетом.

— Я говорю, мы останавливаемся здесь.

Для пополнения запасов, предполагаю я. Или, возможно, чтобы отдохнуть.

— Прямо здесь?

— Нет, там.

Мой взгляд следует в направлении, указанном дулом его пистолета, к кладбищу морских судов. Среди тонущих кораблей выделяются несколько: маленькие деревянные рыболовные лодки, раскрашенные в яркие жизнерадостные цвета, как на открытках.

— Не понимаю.

Он идет, потом становится прямо перед нами, поднимает пистолет и стреляет в Ирину. Льется кровь. Ее очень много. Я не могу понять, откуда она идет, только вижу, что из тела Ирины хлещет ярко-красный фонтан. Она падает мне на руки, и я опускаюсь вместе с ней на землю, пытаясь найти рану. Нахожу ее в дюйме ниже ребер. Совсем крохотная, думаю я, прижимая ладонь к ране. Настолько маленькая, что я даже не могу засунуть внутрь палец, чтобы остановить кровотечение, закрыв дыру так же, как сделал голландский мальчик, который заткнул течь в плотине.[48]

Слышен шум удирающих отсюда живых существ, сохранивших достаточно от человека, чтобы испугаться выстрела. Или настолько животных, чтобы шарахаться от громких звуков.

Мои зубы сжаты натянутыми, как пружины, мышцами лица. Всю силу воли я употребляю на то, чтобы не броситься и не разорвать ему глотку зубами, как какой-нибудь обезумевший зверь. Но это он толкнул меня на грань отчаяния, как будто выясняя, сколько я должна понести потерь, прежде чем мой рассудок даст трещину.

— Чего еще ты хочешь? — говорю я, преодолевая боль в зубах, вызванную сильным напряжением. — Что еще?