— Твоего ребенка.

Омерзение наполняет меня до тех пор, пока я не начинаю излучать чистую ненависть. Удивительно, почему она не обретает материальной оболочки и не убивает его?

— Так много людей подхватило «коня белого». Почему ты не один из них?

Он смотрит на меня.

— Я — один из них.

Неожиданность сшибает меня, как налетевший автомобиль.

— И что она с тобой сделала?

— Ничего.

— Вранье. Болезнь меняет каждого, кого не убивает. Что она сделала с тобой?

— Она сделала меня сильнее. Лучше. Я дольше могу задерживать дыхание. На мне все быстрее заживает.

Если бы я была в состоянии, то посмеялась бы над этим удивительным парадоксом.

— Ты ненавидишь своих собратьев? В этом дело? Отбросы ненавидят сами себя.

Он ничего не говорит в ответ, только сжимает мое предплечье своими стальными пальцами и тянет, пока Ирина не валится на землю.

— Иди, — говорит она.

— Идем, — говорит он мне.

— Зачем? Зачем было ее убивать?

— Меньше ртов кормить.

— Я тебя ненавижу.

— Мы не в детском саду. Жизнь — это не борьба за симпатии публики. Побеждает сильнейший.

Он тащит меня. Подошвы моих ботинок скользят по бетону. Я повисаю мертвым грузом, бьюсь. Все, что угодно, лишь бы усложнить ему задачу. Он хочет, чтобы я была жива. Я ему нужна живая. Это значит, что еще не все потеряно.

— Я собираюсь убить тебя при первой же возможности, — говорю я ему.

— Верю. Но у тебя такой возможности не будет.

— Посмотрим.

Он бьет меня ладонью по лицу. Горячие слезы злости наполняют мои глаза. Я не хочу плакать, но у моего организма свои соображения.

— Твоя подруга скоро умрет. Смотри.

Он хватает меня за подбородок, заставляет посмотреть на нее. Ирина сидит в ярко-красной луже. Пар завитками поднимается над кровью. У меня возникает безумная мысль, что, если бы я прижала к ране этот горячий бетон, он бы запечатал ее.

— Не вздумай умереть! — кричу я ей.

Швейцарец хохочет.

— Ты никого не можешь спасти. Ни англичанку, ни эту тварь, ни саму себя.

— Не умирай, — повторяю я снова и снова, поднимаясь по трапу на борт покинутой яхты. В игре «камень, ножницы, бумага» стекловолокно побеждает металл. Рукотворное опять переживает вышедшее из земли.

Одно кольцо наручников охватывает мою руку, другое защелкивается на поручнях. Мой захватчик разгружает Эсмеральду и уносит поклажу в каюту.

— Куда мы направляемся?

— Я собираюсь домой со своим ребенком. Строить новую Швейцарию.

Но не я. Меня он вышвырнет за борт, как только я выполню свое предназначение. Интересно, собирается ли он сохранить мне жизнь до тех пор, пока я смогу быть кормилицей собственного ребенка?

Ирину отсюда не видно, я изгибаюсь, чтобы разглядеть ее, и не обращаю внимания на вгрызающийся в кожу металл. «Я с тобой, — мысленно говорю я ей. — Я не хочу, чтобы ты умирала в одиночестве. Прости меня».

Мое лицо горячее и мокрое, и я уже не знаю, то ли это пот, то ли слезы.

Швейцарец уходит, забирает с собой Эсмеральду. Она покорно следует за ним.

— Не смей причинять ей вред.

Мои губы иссохли и потрескались, больно говорить. Кожа лопается и кровоточит. Он ничего не отвечает и постепенно удаляется. Я знаю, что он вернется, потому что у меня то, что ему нужно.

Теперь остаемся только я и Ирина или, может, это я и призрак Ирины. Жива ли она до сих пор? Я не могу различить. Солнце выжигает мне сетчатку, пока в глазах не начинает рябить от пятен. Я наклоняю голову, пытаясь спрятать лицо от немилосердных лучей. Моя сожженная солнцем кожа сгорает еще больше. Если я не позабочусь о себе, мне придет конец от инфекции. Я едва не смеюсь — настолько ничтожными кажутся бактерии, если учесть масштаб всемирной катастрофы.

Я не заметила, что заснула, пока крики швейцарца не стряхнули с меня сон. Он ходит по набережной, размахивает пистолетом и бранится на своем родном языке. Прикрываясь рукой от солнца, я пытаюсь увидеть то, что вызвало его гнев.

Ирина. Она исчезла. Все, что осталось после нее, — это покоричневевшее пятно. Солнце и жаждущий бетон выпили из него влагу. Но нигде нет истекающего кровью тела женщины, которое их напоило. Я вздрагиваю, представляя, что могло случиться. Неужели что-то ее утащило? Если это так, то насколько я была близка к тому, чтобы быть сожранной во время сна? Или ей удалось ускользнуть? Нет, это невозможно. Рана была смертельной. Такого не может быть. Просто не может быть. Но тихий голос в моей голове напоминает, что теперь старые законы биологии не действуют. Теперь возможны вещи, немыслимые ранее.

Швейцарец вбегает по трапу на палубу. Яхта раскачивается от его шагов.

— Где она?

Его вздувшиеся под розовой кожей вены похожи на червей, напившихся крови.

— Я не знаю.

— Не лги мне!

— Я ничего не видела.

— Как ты могла не видеть? Разве тебя здесь не было?

Он пальцем пронзает воздух.

— Я… спала…

— Безмозглая сука.

Яхта снова опускается и поднимается. Он возвращается и тащит за собой что-то в брезенте, а затем прячет это внутри каюты.

— Пойду поищу ее, — говорит он. — Если она до сих пор не умерла, я убью ее.

Швейцарец возвращается почти на закате, несет еще что-то. Детские вещи. Одежда и пеленки, крем, чтобы защитить младенческую кожу от пересыхания. Вещи, о которых у меня не было времени подумать, потому что я все свое внимание уделяла выживанию.

Он протягивает платье, желтое в белый цветочек.

— Что скажешь?

Слова застряли у меня в горле. Все, что в моих силах, — это отвести глаза в сторону.

Он приносит еду. Холодное мясо в консервных банках, смесь свиных губ, задниц и всяких прочих отходов производства. Холодные овощи, тоже в банках с этикетками, которые я не могу прочесть. На бумажках изображены семьи, улыбающиеся так радостно, как в реальной жизни просто не бывает. Кто так улыбается? Никто, кого я знала в этой новой жизни. Съев куски, я выпиваю жидкость. На десерт у него припасены крошечные шоколадные пирожные в целлофановой упаковке. Их я ем с жадностью, вылизывая обертки дочиста, когда ничего уже не остается. Я ем развратно и бесстыдно. Мне плевать, что он думает о моих манерах. Когда остается только привкус шоколада во рту, я спрашиваю об Ирине:

— Ты нашел ее?