Спокойно. Самка-альфа защищает свое.

Он наклоняется к нам. Протягивает руки. Я отскакиваю настолько, насколько позволяют наручники, но этого совсем недостаточно.

— Отдай мне моего ребенка.

— Зачем? Я не могу понять, зачем мы тебе нужны? Почему мы?

От его смеха меня бросает в дрожь.

— Мне нужен твой ребенок, потому что он рожден от родителей, невосприимчивых к болезни. Твой ребенок не заразится.

Фрагменты пазла сдвигаются и переворачиваются.

— Ты ведь ищешь лекарство.

— Не будь дурой, лекарства не существует.

Он словно откусывает каждое слово и выплевывает мне в лицо.

— Мертвые мертвы, их не вернуть. Я создал болезнь, которую не победить. Я создал ее. Я. Не Джордж. Я разработал ее таким образом, чтобы изменения никогда не прекращались. Никто не может предугадать, какие хромосомы будут задействованы и во что они превратят своего носителя. Возможно, в нечто доселе невиданное. Мы все отбросы. Мы должны умереть.

Мне хочется избить его, наброситься и колотить кулаками, но все оставшиеся у меня силы забирает мой разум.

— Ты и Поуп, вы это сделали всем нам.

— Ты ничего не понимаешь, американка. Ты глупая женщина. Ты мыла пол и выгребала мышиное дерьмо из клеток. А я ученый. Доктор наук. Я хочу получить ребенка. Я никогда не буду иметь собственного. Я отдал свое женское естество этой болезни. Я превратился в мужчину против собственной воли. Джордж все забрал у меня. Работу. Возможность иметь детей. Он отнял у меня все!

Взрыв смеха вырывается у меня из горла, лед и огонь одновременно. Боль пронзает тело, но я не обращаю на нее внимания. Если бы все происходящее не было столь трагично, я бы могла поспорить, что это мыльная опера. Злодей с закрученными усами в действительности оказывается девушкой!

— Так ты та женщина на фотографиях?

Теперь все встает на свои места. Я вспоминаю слова Лизы о том, что он не такой, как все прочие мужчины. И это его постоянное женоненавистничество, его нарочито мужские телодвижения, как будто отрепетированные перед зеркалом. Видимо, случай, порывшись в барабане генетической лотереи, вытащил X-хромосому, при этом нечаянно отломив ей одну ножку.

— Был ею до болезни. Я был женой Джорджа Престона Поупа пятнадцать лет! Он был холодным, жестоким человеком, до конца мне непонятным, пока не заразил меня против воли. Нам нужно было протестировать на людях, и он сделал мне инъекцию. Не себе, мне. Я знал, что он не испытывал ко мне никаких чувств, его интересовали только бизнес, деньги, его репутация великого человека. Он должен мне ребенка.

Я смеюсь, как будто это лучшая шутка, какую я слышала в своей жизни. Эстрадные сатирики оторвали бы с руками такой сюжет. Я бросаю ему в лицо письмо Ника, словно кирпич.

— Прочти.

— Не смейся надо мной! Отдай мне моего ребенка.

— Прочти! — ору я, пока от надрыва у меня не начинают болеть легкие. — Прочти это письмо.

Он пробегает глазами листок. Происходит метаморфоза. Деградация от камня к беспомощно оседающему телу потерявшего надежду человека. Он сидит какое-то время среди обломков своего прошлого и будущего.

— Я не понимаю.

«Кто сейчас глупая женщина?» — хочу я спросить его, но не могу. Я все еще человек, все еще личность. Я по-прежнему способна сочувствовать даже тому, кто не заслуживает сочувствия. Неважно, что происходит, но моя гуманность не исчезла. Даже если мне не дано пережить эту ночь. Убить его? О да, я могу, но у меня нет желания насмехаться над ним — над ней — после того, как стала известна его история.

— Ник умер. Он заразился твоей болезнью и умер. Как видишь, моя дочь тоже может быть носителем «коня белого», может заразиться, умереть или превратиться в чудовищное существо. Как ты все время говоришь, в отброс.

— Нет.

В этом слове заключено все его нежелание поверить.

— Да.

— Нет, этого не может быть.

— Но так есть.

Он ничего на это не отвечает.

— Теперь нам обоим придется иметь с этим дело. Ты заварил эту кашу, ты и твой муж. Теперь нам всем ее расхлебывать. В том числе и тебе.

— Заткнись, — перебивает он. — Слушай.

Но я уже услышала. Что-то приближается к нам. Пока мы препирались, пришла ночь, а вместе с ней и те, кто обитает в потайных норах этого города.

Криков нет. Громогласные звуки, издаваемые рассерженными людьми, отпугивают слабых существ. Завопи — и существо, которое считает себя слабее телосложением, меньшим по размеру или стоящим ниже на иерархической лестнице, умчится, избегая возможного нападения. Законы природы действуют даже в бетонных джунглях. Поэтому они и не пришли раньше. Они ждали, скрючившись за дверьми и мусорными контейнерами, пытаясь обнаружить у нас слабые места, стараясь определить, какую ступень мы занимаем на эволюционной лестнице.

Есть переменные величины, влияющие на их активность: если их больше, чем нас; если они уверены, что мы ранены или ослаблены; если у нас есть что-либо, необходимое им для выживания.

Нет, вопли двух взрослых не могли пробудить сумеречных существ и привести их сюда. Причина в криках моей новорожденной дочери.

— Успокой ребенка.

Он запирает дверь каюты. Выглядывает в ночную тьму. Испуган. Теперь я и сама вижу то, что мой ум старался не замечать. Все эти недели я смотрела и не видела. Теперь это так ясно для меня. Эта едва уловимая женственность в движениях, которую практически невозможно изжить: покачивание бедрами, приглаживание волос или иной неосторожно допущенный красноречивый жест.

Я прижимаю дочь, утешающе, как мне кажется, покачиваю ее, но она лишь входит во вкус своего дебютного представления. Даже моя грудь не может отвлечь ее от этой песни.

— Тихо!

— Из тебя бы вышла плохая мать.

— На себя посмотри. Ты, что ли, примерный образец материнства? Сидишь пристегнутая наручниками к столу, и это после того, как проехала полмира вслед за покойником, будто какая-нибудь потаскуха. Если бы ты была ему нужна, он бы привез тебя с собой, чтобы ты заботилась о нем в его последние часы.

У меня есть злой ответ, он уже вертится на языке, сразу за сжатыми зубами. Небольшой толчок — и он полетит в цель, пригвоздит его острыми словами. Но одно лишь слово меня останавливает.

— Зои!

Голос приглушен дверью, но я все равно его узнаю́, и сердце начинает бешено колотиться.

— Ирина! — ору я.

Швейцарец взрывается, словно яркая вспышка света в ночи.

— Заткнись! Заткнись, идиотка!

— Я же тебе говорила, что она жива.