Только однажды он попытался забыть ее – это было бы лучше всего. Теперь, потеряв ее из виду, он цеплялся за это лицо. Он не знал, увидит ли ее снова когда-нибудь.

Все воскресные газеты напечатали дальнейшие сообщения о смерти. «Санди Таймс» поместила в самом начале отдела «Ревью» коротенькую заметку, написанную Лоуренсом Двоскиным, о «Самом загадочном британском миллионере», «долгое время бывшего партнером и конфидентом Ховарда Хьюса». Марти прочел ее дважды, не в силах избавиться от вкрадчивого голоса Двоскина, звучавшего в ушах все время, пока он глядел на печатный текст.

«...Во многом он был образцом совершенства, – читал он, – хотя история отшельничества последних лет его жизни неизбежно дала повод для распускания кучи слухов и сплетен, достаточно болезненных для такого чувствительного человека, как Джозеф. Все те годы, что он участвовал в общественной жизни, пресса подвергала его пристальному изучению, не всегда благотворному, но он никогда не ожесточался от критики, замаскированной или явной. Нам, тем немногим, кто знал его хорошо, было известно, что его душа была гораздо сильнее восприимчива ко всяким колкостям, чем это можно было заподозрить, основываясь на его внешнем равнодушии. Когда он обнаружил, что вокруг распространяются толки о его неверности и различных излишествах, то был глубоко удручен, особенно потому, что с тех пор, как умерла его любимая жена Иванджелина, он стал самым разборчивым человеком в вопросах секса и морали».

Марти прочел это лицемерно-слюнявое сообщение и во рту у него появился дурной привкус. Канонизация старика уже началась. Возможно, скоро появятся биографии, подкрепленные списком его имущества или даже списком благодеяний, которая обратит его жизнь в серию льстивых сказочек, по которым его и запомнят. При мысли о подобном его чуть не стошнило. Читая пошлости творения Двоскина, он обнаружил, что и сам яростно и неожиданно защищает слабости старика, хотя все, что делало его уникальным – и вообще реальным, —теперь находилось под угрозой полного исчезновения.

Он дочитал статью Двоскина до самого слезливого завершения и отложил газету. Единственная деталь, которая привлекла его интерес, – это упоминание похоронной церемонии, которая произойдет в маленькой церкви Мистер Ловелл на следующий день. Следовательно, тело кремировали. Марти почувствовал необходимость отправиться туда и отдать последнюю дань уважения, невзирая на то, что это может оказаться опасным.

На самом деле церемония привлекла такое количество зевак, от случайных зрителей до прожженных любителей скандалов, что присутствие Марти прошло совершенно незамеченным. В целом действо получилось необычное, как будто кто-то пытался заставить понять весь мир, что умер великий человек. Там были корреспонденты и фотографы со всей Европы в добавление к клике с Флит-стрит; среди присутствующих оказалось несколько самых известных публике лиц: политики, ученые мужи, капитаны индустрии, даже несколько кинозвезд, которые от славы хотели только самой славы. Такое собрание знаменитостей привлекло сотни профессиональных зевак. Маленькая церковь, ее дворик и дорога вокруг были переполнены. Сама служба транслировалась через громкоговорители на окрестных домах: занятная, какая-то ненормальная деталь. Голос священника звучал сквозь все звуковые системы металлически-театрально, его панегирик перемешался с сильным кашлем и чихом.

Марти совсем не понравилось слушать службу таким образом, еще меньше ему понравились туристы, скверно одетые для похорон, которые усеяли надгробия и траву на кладбище и в ленивых позах ожидали со скучающим выражением нетерпения, когда же наступит перерыв в их утомительном глазении. Уайтхед пробудил в Марти дремавшую мизантропию: отныне она заняла свое постоянное место в его мировоззрении. Озирая кладбище, забитое тупоглазыми, тоскливо-раздраженными персонажами, Марти почувствовал, как в нем нарастает презрение ко всему вокруг. Его подмывало отвернуться от этого людского болота и быстро ускользнуть. Но желание увидеть, как сыграют финальную сцену, пересилило желание уйти, и поэтому он ждал в этой толпе, пока осы гудели над липкими головами детей, и женщины с тупыми глазами кокетничали с ним через могилы.

Кто-то наставительно читал Священное Писание. Актер, судя по самовлюбленному голосу. Это было объявлено как отрывок из Апокалипсиса, но Марти пассажа не узнал.

Когда чтение подошло к концу, к главным воротам подъехала машина. Все завертели головами, защелкали аппаратами – появились две фигуры. По толпе распространилось гудение, те, которые прилегли отдохнуть, вскочили снова, пытаясь разглядеть, что можно. Кто-то вырвал Марти из летаргии, и он тоже приподнялся на цыпочки, чтобы взглянуть на опоздавших, – они как раз входили, – попытался рассмотреть что-либо между голов, увидел, потом потерял, тихо сказал сам себе «нет», не веря, затем полез сквозь толчею, пытаясь пробить себе путь, когда Мамулян вместе с Кэрис, чье лицо закрывала вуаль, дошли по тропинке от ворот до порога и исчезли в Церкви. «Кто это? – спросил его кто-то. – Вы знаете, кто это был?»

«Черт, – захотелось ему ответить, – Дьявол собственной персоной».

Мамулян здесь! Среди бела дня, солнце светит ему в затылок, и он гуляет с Кэрис под ручку, как муж с женой, позволяя снимать себя для завтрашних газет. Очевидно, он не боится. Его появление, такое неторопливое, такое ироничное – это заключительный жест презрения. И почему она играет в его игру? Почему она не сбросит его руку и не объявит, что он чудовище? Потому что она добровольно присоединилась к его окружению, именно так, как предсказывал Уайтхед. В поисках чего? Кому-то понравилась ее склонность к нигилизму? Ее обучают высокому искусству умирания? А что она должна дать взамен? Весьма колючие вопросы.

Наконец служба подошла к завершению. Внезапно, к восторгу и восхищению толпы торжественность нарушили хриплые звуки саксофона, и джазовая обработка «Дураки спешат войти» грянула из громкоговорителей. Последняя шутка Уайтхеда, вероятно. Она заслужила смех: кое-кто из собравшихся даже захлопал. Из церкви донесся шум людей, встающих со скамей. Марти вытянул шею, чтобы получше видеть порог, но ничего не получилось, ему пришлось пробиваться сквозь толчею обратно к могиле. На повисших от жары ветках деревьев расселись птицы, их суета отвлекла его внимание, он уставился вверх. Когда он снова опустил взгляд, гроб оказался почти рядом, на плечах, среди прочих, Оттави и Кертсингера. Незатейливый ящик казался неприлично выставленным на обозрение. Его заинтересовало, во что одели старика для последней прогулки: подровняли ли бороду, зашили ли веки?

Траурная процессия следовала сразу за теми, кто нес крышку гроба, – черный кортеж, чуть-чуть отделенный от туристов в одеждах цвета конфетных фантиков. Справа и слева щелкали фотокамеры, некоторые придурки даже приговаривали: «Сейчас вылетит птичка». Джаз продолжал играть. Творился абсурд, радующий глаз. Марти подумал, что старик наверняка усмехается в своем ящике.

Наконец Кэрис и Мамулян явились из темноты порога в сияние дня, и Марти готов был поклясться, что девушка рыскала взглядом по толпе, настороженно, явно боясь что это заметит ее спутник. Она искала его,он был уверен. Она знала, что он где-то здесь, и высматривала его. Его мозги нервно заработали, суматошно цепляясь за разные мысли. Если он подаст ей даже самый осторожный знак, то кто может гарантировать, что его не заметит Мамулян, а это опасно для них обоих. Лучше всего спрятаться, как ни болезненно упустить такую возможность обменяться с нею взглядами.