– Ну это не было так сложно, ведь правда?

– Все это было подстроено. Только двое или трое знали, я один из них.

– Почему вы?

Здесь Лютер не был уверен.

– Полагаю, он доверял мне, – сказал он, пожимая плечами.

– Ага.

– Кроме того, кто-то должен был найти тело, и я был наиболее вероятным кандидатом. Он просто хотел расчистить себе путь. Начать снова там, где его не найдут.

– И где же?

Лютер потряс головой.

– Я не знаю, приятель. Где-нибудь, я думаю, где никто не знает его в лицо. Он мне не говорил.

– Он, должно быть, намекал.

– Нет.

Взгляд Брира светлел с каждым признаком сдержанности Лютера.

– Ну же, – подбодрил Мамулян. – Вы уже дали мне основную залежь; какой будет вред, если отдадите и остаток?

– Больше ничего нет.

– Зачем причинять боль самому себе?

– Он никогда мне не говорил! —Брир шагнул на первую ступеньку, еще на одну, еще.

– Он, должно быть, поделился с вами какими-то идеями, – сказал Мамулян. – Думайте! Думайте! Вы говорили он доверял вам.

– Не настолько! Эй, уберите его от меня!

Булавки заблестели.

– Ради Бога, уберите его от меня!

Две вещи огорчали Мамуляна. Первая – это то, что человек способен на такую вот улыбающуюся жестокость по отношению к другому. И вторая – то, что Лютер ничего не знал. Его информированность, как он и утверждал, была строго ограниченна. Но к тому времени, когда Мамулян убедился в этом, судьбу Лютера уже нельзя было изменить. Ну это не совсем правда. Возрождение совершенно вероятно. Но у Мамуляна были дела поважнее, на которые нужно было тратить истощающийся запас сил; и кроме того, позволить человеку остаться мертвым – это единственный путь компенсировать страдания, которые шофер так напрасно сейчас переносит.

– Джозеф. Джозеф, – произнес Мамулян укоризненно.

И нахлынула тьма.

Обеспечив себя всем необходимым на случай долгого бдения около дома на Калибан-стрит – всяким чтивом, едой, питьем, – Марти вернулся туда и пронаблюдал за домом большую часть ночи в компании с бутылкой «Чивас Регал» и автомобильным радиоприемником. Только незадолго до рассвета он прервал свою вахту и уехал, вернувшись в свою комнату совершенно пьяным, где проспал почти Д° полудня. Когда он пробудился, голова казалась размером с аэростат, хорошенько накачанный газом, но впереди у него была цель на весь день. Никаких мечтаний о Канзасе – только факт существования того дома и Кэрис, запертой в нем.

Позавтракав гамбургерами, он вернулся на ту улицу и припарковал машину достаточно далеко, чтобы его не заметили, но достаточно близко, чтобы видеть, кто входит и выходит. Последующие три дня он провел на том же самом месте. Иногда он улучал несколько минут для судорожного сна прямо в машине; чаще возвращался в Килбурн и урывал себе час или два. Жизнь улицы стала ему знакома во всех своих проявлениях: он видел ее незадолго до рассвета, едва обретавшую твердую реальность; он видел ее в разгар утра – молодые женщины с ребятишками, деловые люди; и в цветистый полдень, и вечером, когда сахарно-розовый свет заходящего солнца заставлял ликовать кирпич стен и шифер на крышах. Частная и общественная жизнь калибанцев открылась ему. Ребенок в шестьдесят седьмом доме, чьим тайным пороком была гневливость. Женщина из восемьдесят первого, которая ежедневно принимала в доме мужчину ровно в двенадцать сорок пять. Ее муж, полисмен, судя по рубашке и галстуку, который приветствовал свой дом каждую ночь ударами в дверь, интенсивность которых находилась в прямой зависимости от времени, что провели вместе его жена и ее любовник за ленчем. И еще дюжина или две уличных историй, пересекающихся и расходящихся снова.

Что до самого дома, там он видел случайную жизнедеятельность, но ни разу не видел Кэрис. Жалюзи на окнах среднего этажа были опущены весь день и поднимались только тогда, когда истощалась сила солнца. Единственное окно наверху выглядело постоянно закрытым изнутри.

Марти заключил, что в доме, кроме Кэрис, было только два человека. Один, конечно. Европеец. Другой был мясник, с которым он почти столкнулся в Убежище, – убийца собак. Один-два раза в день он уходил и возвращался, обычно ради каких-то банальных дел. Это было неприятное зрелище: его покрытое густым слоем косметики лицо, запинающаяся походка и лукавый взгляд, бросаемый на играющих детей.

В эти три дня Мамулян не покидал дома, во всяком случае, Марти не видел, как он выходил. Он мельком появлялся в окне нижнего этажа, выглядывал наружу, на залитую солнцем улицу, но такое случалось нечасто. И пока он был в доме, Марти и не думал о попытках спасения. Никакое мужество – а этого качества у него было не так уж безгранично много – не заставило бы его пойти против сил, которые защищали Европейца. Нет, он должен сидеть и ждать, пока не представится случай побезопасней.

На пятый день его наблюдений, когда жара чувствовалась еще сильно, удача улыбнулась ему. Около восьми пятнадцати вечера, когда сумерки вторглись на улицу, рядом с домом остановилось такси, и Мамулян, одетый для казино, сел в него. Почти через час другой человек появился в дверном проеме, его лицо расплывалось пятном в сгущающейся ночи, но ясно выражало голод. Марти видел как он закрыл дверь и затем принялся шляться туда-сюда по тротуару, прежде чем уйти. Он дождался, пока неуклюжая фигура скрылась за углом Калибан-стрит, прежде чем вылезти из машины. Решив не рисковать даже самой малостью – это был его первый и, возможно, единственный шанс спастись, – он пошел на угол, чтобы убедиться, что мясник не совершает просто вечерний моцион. Но массивная фигура явно двигалась к центру города. Только когда он совершенно исчез из виду, Марти вернулся к дому.

Все окна были закрыты, и задние, и фасадные, нигде не виднелось света. Может быть, – подняло голос сомнение – ее даже нет в доме, может быть, она ушла, когда он дремал в машине. Он взмолился, чтобы так не оказалось, и молясь, пытался открыть заднюю дверь фомкой, которую купил специально для этой цели. Ее и фонарик – аксессуары уважающего себя взломщика.

Внутри был чистый воздух. Он начал поиски с первого этажа, комната за комнатой, решив следовать определенной системе, пока это возможно. Времени вести себя непрофессионально не было: никаких криков, никакой спешки, только осторожное, действенное изучение. Все комнаты были пусты – ни людей, ни мебели. Некоторые вещи, оставленные прежними обитателями, больше подчеркивали, чем смягчали ощущение запустения. Он поднялся на один пролет.

На втором этаже он нашел комнату Брира. Там воняло: нездоровая смесь духов и сырого мяса. В углу стоял включенным широкоэкранный черно-белый телевизор, звук убран до шепота – показывали какую-то викторину. Ведущий беззвучно выл, презрительно насмехаясь над поражением игрока. Дрожащий металлический свет падал на немногочисленную мебель комнаты: кровать с голым матрацем и несколькими испачканными занавесками; зеркало, стоящее на стуле, на сиденье разбросаны косметические принадлежности и бутылки с туалетной водой. На стене – фотографии, вырванные из книги, про жестокости войны. Он только бросил на них взгляд, но детали, даже при сомнительном освещении, пугали. Он прикрыл дверь этой нищей комнаты и открыл следующую. Это был туалет. За ним ванная. Четвертая, и последняя, дверь на этом этаже имела перед собой узкий коридорчик, и она была закрыта. Он повернул ручку раз, еще раз, туда и обратно, а затем прижал ухо к дереву, ожидая что-нибудь услышать.