– Ну, ты чего насупился? – толкнул меня Сашка. – Завалишин не понравился?

Телебенькнул звонок приехавшего лифта, вспыхнули сигнальные лампы, с рокотом покатились створки в стороны.

Я пропустил Серебровского в кабину и смирно сказал:

– Нет, не понравился. Я думаю, он похож на Фатеева.

– На кого? – удивился Сашка.

– На вице-премьера Фатеева. Помнишь? Ты через него вышиб Поволжский кредит…

Как только машины рванули от Белого дома, оглушительно громыхнул громовой раскат, сиреневый сполох молнии располосовал черное небо и ливень рухнул стеной.

– На Баррикадную, – скомандовал в рацию начальник охраны Миша, повернулся к нам и пояснил: – Надеюсь объехать туннели, там сейчас весь транспорт станет…

– Валяй!

Но мы опоздали. Около зоопарка мы вмазались в глухую пробку – маленький пятачок уже намертво забили потоки автомобилей, стекающие сюда, как в воронку, с Пресни, Грузинов и площади Восстания. И назад уже хода не было – подперли в четыре ряда, во всю ширину дороги. И на встречной полосе – под завязку.

Охранник Миша, судорожно шарящий по волнам милицейской радиостанции, оторвался на миг и со злорадной улыбкой доложил:

– Гаишники визжат от ужаса – у Самотеки затерли в пробке кортеж Кириенко. Премьер на совещание опоздал…

– Все, суши весла. Будем ждать… Соедини меня с Палеем.

Миша быстро набрал цифры и протянул мне телефончик.

– Палей слушает… – буркнуло в трубке быстро, озабоченно.

– Привет, Вениамин Яковлевич. Доложи обстановочку…

– Биржа падает катастрофически… «Бетимпекс» прекратил платежи…

– Вот это хорошо! Первая добрая весть за день!

– Мне тут сказали, что через час Центральный банк ставки вздернет на дыбы.

– Ладно, как с эвакуацией «воздуха»?

– Трансферы завершены, акцепты с первого рубежа получены…

– Ага, отлично! Начинайте гнать их по цепочке дальше…

Вода ровно, гулко шумела по крыше автомобиля, за стеклом – серая безвидная мгла.

– Люди, к счастью, совсем не понимают друг друга, – неожиданно сказал Серега Ордынцев.

– О чем ты? – удивился я.

– Ты Завалишина грубо унизил. Объяснил, что только сталинские хамы были настоящими министрами. А он и не заметил…

– Или заметил, не влияет, – сказал я. – В глубине-то души Завалишин понимает, что со всей своей ничтожной трепотней – не чета он тем зубрам…

Серега потер запотевшее изнутри стекло, спросил:

– А ты уверен, что советские министры лучше нынешних?

Я засмеялся:

– Замечательный вопрос! Это все равно, как если бы я спросил тебя: кто лучше – бандит, крутой медвежатник или отмороженный сявка-форточник? Это не относится к категории «лучше-хуже». Это системная проблема эффективности.

– Поэтому ты и решил податься во власть, – иронически заметил Верный Конь.

– Отчасти, – спокойно подтвердил я. – Я хочу внести в наш безумный эксперимент тему здравого смысла. Во всяком случае, как я это понимаю на сегодняшний день…

– А как ты это понимаешь на сегодняшний день? – подчеркнуто смирно поинтересовался Ордынцев.

Хорошо, я скажу ему. При всей возникшей в нем заостренности – нормальной реакции друга, перешедшего на положение служащего, он мне ничем не опасен. Он мне нужен и полезен, о чем и сам не догадывается. А кроме того, я его, наверное, люблю – как часть моей жизни, тот прекрасный период простовато-доброжелательных взаимоотношений с миром. И вообще не понимаю – как он может быть хорошим полицейским? Хотя с Фатеевым он сообразил. Молодец. Надо только правильно сориентировать его, чуть-чуть довернуть на курсе.

– Так что со здравым смыслом? – напомнил Серега.

– Здравым смыслом? Шевелится он во мне, гад, скребется, шепчет на ухо: «Саня, не спи – замерзнешь. Страна беременна сталинским режимом! Давай-давай! Срочно нужен акушер, повивальный дедка!»

– Не понял! – вскинулся Серега. – Так ты что, собираешься спасать демократию в стране? Или установить тоталитаризм в одном отдельно взятом крае Сибири?

Я взглянул в непроницаемое мокрое месиво за окном: кажется, дождь припустил еще сильнее. Фары встречных автомобилей дымились в водяной сетке оранжевыми шарами.

– Ну что ж, друг Серега, сидеть нам с тобой в этой дождевой автопрорве долго, развлечений и дел не предвидится. Давай устроим политзанятие, семинар-скучище об устройстве жизни человеческой. Ты заметил, кстати, что людям кажутся всего скучнее вопросы, от которых напрямую зависит их жизнь?

– Я тоже предпочитаю про баб и безобразия, – улыбнулся Ордынцев.

– Тогда воспользуемся этим транспортным безобразием, порожденным безобразием стихии и народным безобразием под названием «российская демократия»…

– А чего ты так демократию не любишь? – перебил меня Серега.

Вода текла по улице густой мутной речкой и вместе с мусором – бумажками, пластмассовыми стаканчиками, щепками и тряпками – несла первые клочья осени, тьму желтых, бурых, жухлых листьев. Вот и еще одно лето пробежало. Сколько их осталось?

Смешной человек Серега – «почему ты не любишь демократию?» Это как расспрашивать Ломоносова – вы почему, Михаил Васильевич, великий наш русско-народный всезнатец, не любите вещество горения «флогистон»?

Да потому что нет никакого «флогистона»! В природе не существует!

– Серега, демократия в России – вещь противоестественная и нелепая, как шпоры на валенках, – заверил я его совершенно серьезно. – Демократия! Тоталитаризм! Чепуха, мусорная болтовня! В мире нет нигде, слава Богу, демократии. Когда-то, в сумеречно далекие родоплеменные времена, она ублюдочно тлела – дикари общим рассуждением решали, как им надо жить. Но однажды возник вождь и дал армейскую команду – делай, как я! И с тех пор демократия стала чисто духовной идеей, вроде религиозной конфессии. Иудеи, христиане, мусульмане и истинно верующие демократы. Хочешь приобщиться – это как в церковь сходить, всегда пожалуйста, можешь помолиться, бабки пожертвовать, а вот с Богом поручкаться, за бороду подержать – это хрен в сумку! Только на небесах, в следующей жизни…

– Ага, уловил, – кивнул Ордынцев. – Выходит, между Москвой, Пхеньяном и Вашингтоном особой разницы не просматривается?

– Ого-го-го! Разница огромная – в бабках! В механизме управления экономикой, который и есть техника управления людьми. Тем самым демосом, который якобы и осуществляет свою кратию. В Пхеньяне техника простая, как дубина, – военно-пыточная система, послушание абсолютное, но денег нет совсем. И скоро это, конечно, упадет. А Америка, которую долгие века строили купцы, менялы и ремесленники, простоит подольше.