И давно ведь хотел сходить, навестить, но что-то мешало. Да еще постоянный жесткий семейный контроль…

Через полчаса я шел по улице, шел по родному городу, как по чужому, будто я служил тут в армии и убежал в самоволку.

Но знакомые все же могли встретиться, поэтому я с опаской поглядывал по сторонам.

Позвонил из автомата Ларисе, она ответила:

– Да, слушаю!

– Это я.

– Слушаю вас! – повторила Лариса.

– Виктор я, Витя, не узнала?

– Да, говорите!

Я понял, что у нее дома муж. Повесил трубку.

Муж ее – тренер, постоянно ездит куда-то с юношеской гандбольной командой. И оказался дома именно тогда, когда у меня свободный вечер. И даже ночь. Досадно.

У Марины телефона не было, она жила в старом двухэтажном доме, в коммуналке, в двух каморках, с матерью, очень пожилой женщиной. Марине и тридцати нет, а матери по виду чуть ли не семьдесят. Марина любит серьезные разговоры о книгах и философии, увлекается аюрведой, лечит себя и других. Не прочь выпить, но, в отличие от меня, всегда знает меру. О себе прямо говорит: «Я до мужиков жадная», – считая, что в этой милой циничности есть своей шарм. Может, и есть. Я к ней всегда почему-то приходил пьяный, она ничуть не обижалась, выпивала со мной, укладывала в постель и начинала разнообразно безобразничать, пугая криками и стонами мать-старушку, которая подходила к двери и громко спрашивала (была глуховата):

– Мариночка, все в порядке?

– Да, у нас тут просто домашний театр! Мы с Витей играем!

– Ну, играйте…

В хмельном виде я был удивительно устойчив и мог держаться часами, это Марине как раз и нравилось.

– Трезвый ты скучный и хочешь казаться умней самого себя, – говорила она. – А пьяный ты – животное. Но безобидное и веселое. Ты улыбаешься как дурак, тебя все устраивает, и ты такой в это время милый!

Марина оказалась дома.

Я рассказал, что сбежал на ночь из клиники, что давно ее не видел и соскучился, она сварила кофе. Мы пили кофе, курили и разговаривали о том о сем. Я видел, что она ждет не разговоров, а дела, но не мог приступить. Впервые обратил внимание, что постель у нее вечно разобрана, простыни и подушки мятые и, кажется, не очень свежие. Некстати вспомнил, что под кроватью Марина держит ночной горшок. Ленясь одеваться, чтобы пройти в общий туалет, она частенько пользовалась горшком прямо здесь, прося отвернуться. Мне это казалось забавным – но не теперь.

Я пересказал Марине слова Новоселова о том, что мы все равны перед болезнями, что не надо возноситься гордыней, и поинтересовался, как на это смотрит аюрведа.

Марина, конечно же, охотно объяснила, разбив доктора в пух и прах, удивившись, за что ему профессора дали, если он не знает, что лечить надо не болезнь, а человека.

– В твоем случае это уж точно так. Не таблетки тебе нужны и не уколы.

– А что?

– Первое – уйти от Галины.

– К тебе.

– Еще чего? Какой ты муж?

– Я неплохой муж. Обеспечиваю семью и…

– Ты будешь изменять мне через день после свадьбы.

– Не такой уж я и бабник.

– Ты совсем не бабник. Ты несчастный человек. Тебе всегда мало своего, тебе нужно чужое.

– Это ты так считаешь.

Марина оборвала спор. Ничто так не вредит здоровому и приятному сексу, как интеллектуальная беседа.

– От тебя больницей пахнет, – сказала она. – В душ не хочешь?

– В ваш? В который десять соседей ходит?

– Пятеро, включая меня с мамой. И у меня отдельный коврик – для себя и для своих.

Зря она упомянула своих. Я глянул на ее бывалую, видавшую виды постель, и понял, что хочу домой, к жене.

Меня это удивило.

Я попытался преодолеть: подсел к Марине, обнял за плечи.

Она тут же потянулась целоваться.

Я целовал ее и разглядывал комнату. Старинное напольное зеркало в деревянной раме, стекло все в трещинках по краям. Письменный стол, тоже старый, заваленный книгами, под столешницей два выдвижных ящика, один с ручкой, а у второго ручки нет. Как она его открывает, интересно?

– Может, выпьем? – спросила Марина. – У меня есть, как ни странно.

– Привет тебе, моя любовь, я в клинику сдался лечиться, а ты…

– Ерунда это все. Ты никогда не бросишь.

Это был повод обидеться.

– Брошу, Марина. Все очень серьезно. Очень. И, знаешь, вернусь-ка я туда.

Она всегда была очень чуткой, поняла мое настроение и не стала удерживать:

– Дело твое. Тогда иди, я одна напьюсь. У меня от твоих разговоров о трезвости страшное желание выпить.

– Закон противоречия.

– Наверно.

Я позвонил Вере. Откуда знал телефон, не помню. Неважно. Адрес тоже знал.

Вера, как всегда, обрадовалась.

– Я тут рядом, мог бы зайти, если не помешаю.

– Да, конечно!

Я был не рядом, поэтому поймал такси. И через полчаса был у Веры.

Она оказалась одна.

– А где муж, дети?

– Детей у меня – только дочь, ты забыл? Она у бабушки на даче. А с мужем мы разводимся. Сейчас у своей мамы живет.

– Что так?

– Во-первых, стал пить по-черному. Каждый вечер приходит пьяный, а дочь это видит, а ей уже почти двенадцать, она абсолютно все понимает, ты не представляешь, какая она умная и взрослая девочка! И такой стал наглый, даже не оправдывается, говорит, что по делу! Пить по делу – это нормально? Нет, он, конечно, не так чтобы совсем пьяный, он держаться умеет, надо отдать ему должное, но каждый вечер, представляешь?

Я наскоро позавидовал: я бы и сам хотел уметь держаться, выпивая каждый вечер. Но – увы.

– И потом, – рассказывала Вера, – у него какие-то отношения с какими-то непонятными людьми. Такие типы к нам приходили, это что-то! Бандиты, Витя, я тебе серьезно говорю, натуральные бандиты!

– Он по-прежнему в комсомоле? – я помнил, что муж Веры был шишкой в областном комсомольском комитете.

– Да, но чем там занимается, непонятно. Мне говорит, чтобы я искала другую работу. Я же тоже второй секретарь райкома.

– Выросла!

– Витя, я уже четвертый год на этом месте, ты просто не помнишь.

– Прости, да, я плохо запоминаю такие вещи. То есть вы развелись по идеологическим соображениям?

– Не смейся, но и по ним тоже. Нет, я понимаю, все шатается, перестройка, я не против, отменили однопартийную систему, я тоже согласна, потому что слишком стало все заорганизовано и формально, но считать, как он, что комсомол и партия рухнут… Во-первых, это невозможно, потому что общество без идеологии рассыплется, а главное, если ты так считаешь, как ты можешь работать в этой структуре? Честно уходи тогда, вот и все!