Саша почти рефлекторно вытянул на себя рычаг дросселя, слава богу, было чего вытягивать — только что прошли поворот, сбрасывая обороты — и, ухватившись за маленький, половинчатый, как на гоночном катере, штурвал, заорал через плечо:

— Гром! Пригнись!

«Зибель» рванул, тяжело вздыбившись, как битюг, которого ошпарили кнутом, вдруг решив сделать из него ипподромного скакуна.

Громов обернулся раньше, чем успел переспросить, и палуба, вдруг ушедшая из-под ног, тут же швырнула его назад, на самый край трапа-аппарели. Он словно прилип к сведённым в прорези-мушке глазам пулемётчика и тот, не выдержав — наконец-то в стороне от бочек «этот чертов русский!» — без команды потянул спусковой крючок. Взмахнув руками, в одной из которых была шашка с зажженным шнуром, Иван Громов запрокинулся на спину.

Пулемётной очереди, рявкнувшей позади, Новик не расслышал. Словно задранный экскаваторный ковш, поднятый трап парома зубцами ухватил — и с жестяным грохотом смял трубу, как бумажную. Саша даже удивиться не успел, раньше сообразил: «Вентиляция!»

…Вот только грохот от этого столкновения вышел чрезмерный, аж уши заложило, точно молния треснула по самому черепному шву; и в глазах вспышка, высветившая всё на мгновение в мельчайших подробностях — «Взрыв?!»

Так оно и было. Картонная шашка взрывпакета, выскочив из руки Громова, кувыркаясь, взлетела к бетонному потолку и там разразилась майской грозой, умещённой в тесноте склепа. Над самым катером. Взрыватель для закладного фугаса, взрывпакет, был не слабее ручной гранаты, только без корпуса.

Обоих фашистов швырнуло за борт бронекатера, на стены канала. Ещё двое кувыркнулись за корму, точно разрезвившиеся гуляки «Oktober-Fest» с пьяной лавки. Но и корму «зибеля» подбросило так, что Громов подскочил на ноги и естественным образом влетел в проход между стальными бочками. И тут, ударившись об одну из них, почему-то не канул в совершенное небытие, а пришёл в себя.

Но лучше бы не приходил…

«Никогда не думал, что тельняшка может быть такой тяжёлой…» — подумалось ему как-то нетрезво.

Иван свесил голову, глядя на подол тельника, выбившийся из-под ремня на колени. Вся толстая, в три нитки, зимнего обмундирования тельняшка набрякла от крови. Когда-то чёрно-белая, она стала теперь равномерно багровой.

— Товарищ лейтенант… — расслышал за собой надсадный хрип Новик и обернулся.

Он в это время с курсантской лихостью «рукопашной подготовки» сшибал фрагмент жестяной трубы, насаженный почти над головой на зубцы поднятой аппарели, как на вилку: «Не видно из-за неё ни хрена!» И тут — Иван. Словно с креста снятый. Словно через мясорубку его пропустили… Вообще непонятно, как держится за штурвал сбросившего ход парома.

«Скверное дело», — подумалось Саше как-то неуместно литературно, когда впору матом взвыть. Один остался, даром, что Ванька на ногах.

— Тебя что? Взрывом зацепило? — не отпуская железного края трапа, крикнул Новик.

Иван отрицательно покачал головой.

— Немец… достал-таки… — почти прочитал по губам старший лейтенант.

— Сейчас перевяжу, погоди! — с новым остервенением Новик задвинул по мятой трубе и она, скрежеща, исчезла наконец за трапом, освободив ярко освещённую перспективу пещерной бетонной заводи.

На дебаркадере в её вершине, будто на иллюстрации в учебнике, высилось какое-то древнеегипетское построение железных пирамид из бочек, грудились ящики, ящички и трубы, приставлялись лестницы. И повсюду, переполошенными чёрными муравьями, сновали немецкие автоматчики.

— Сейчас перевяжу… — повторил Новик, оторвавшись от этой картины.

— Не надо перевязывать… товарищ… старший… — разобрал Саша сквозь лёгочный хрип, когда перескочил с бака в низкую кабину «зибеля».

Он и сам видел уже, что можно теперь и не перевязывать. Видел чёрно-багровую пену в уголках перекошенного рта, однозначно доказывающую, что перевязки теперь что припарки мертвому. Но всё же…

Новик хотел было поискать аптечку в тумбочке под приборной панелью, но Громов слабо, но твердо его отстранил кровавой пятерней: «Не мешай, мол», — и мотнул головой назад, через плечо:

— Уходите… там катер… освободился.

— Ещё чего… — скрипнул зубами Новик.

— Уходите… — почти зло повторил Иван. — Я сам… Я сапёр, это моё дело…

И всё равно, Новик не ушёл бы… Наверное, не ушёл бы.

Но почти заглох быстроходный паром. И катер позади, потеряв обороты, перестал рвать тишину, слепо тыча носом в поднятый трап-аппарель парома.

И в этой наставшей на пару секунд тишине старший лейтенант Новик услышал искажённую мембраной микрофона и эхом подземелья, отчётливо русскую речь:

«Лодочный фарватер — канал „F 9“!..»

De profundis

— Чуешь, Новик?! — повторял раз за разом Корней Ортугай, пригибаясь от пуль, то высекавших искру в бетоне над головой, то выбивавших пыль в бетоне снаружи, за посиневшим плечом.

Немцы рвались отбить захваченный пост, словно Москву к Рождеству. Оно и понятно. Глубоководный канал, промаркированный индексом «F 9», упирался в большой, с полсотни метров в длину и пятнадцать-двадцать — отсюда не видно — в глубину, шлюз с раздвижными воротами. Сейчас он был пуст, как каменный саркофаг. На обоих механизмах шлюзовых ворот и располагались пулемётные гнезда поста.

Шлюз отделял канал от открытой пещерной акватории, в которой, насколько можно было различить отсюда, через щель дота, был, по крайней мере, один пирс, и здесь точно было пришвартована пара подводных лодок типа нашей «малютки».

Третья такая и загнала сюда боцмана и Войткевича, к немалому веселью часовых поста. Фрицы буквально покатывались со смеху, то ли не разобрав, кто это отчаянно лупит в отмашку чёрную воду, словно отбиваясь от растущего за спиной бугра волны, гонимой невидимой под водой рубкой, то ли полагая, что двое полуголых партизан в воде ничем не угрожают полудюжине солдат СС-Ваффен. Как минимум двое из них оставалась в серых «грибных шляпках» у пулемётов.

Веселье их продолжалось до тех пор, пока несчастные пловцы не оказались под железобетонной стеной, возвышавшейся над ними на добрую сажень.

Войткевич снизу видел две жизнерадостные рожи под пилотками с эсэсовскими «зигами», в каменно-серых камуфляжных куртках, что остались стоять, нависая над пловцами. И третий, званием поменьше — просто shutz — или самый здоровый, хотя, как выяснилось, и самый дурной, встав на колени, дружелюбно протянул широкую ладонь над скобами, ведущими из воды.

— Данке шён… — сквозь отдышку, прохрипел Войткевич, рывком оказавшись на скобах, и схватился за руку немца. — Держи краба…

Лицо того мгновенно переменилось — хватка русского диверсанта не предвещала ничего хорошего. Оттолкнувшись от скобы обеими ногами, Яша спиной бросился назад, в воду, увлекая орущего фашиста за собой.