Был отчислен из Университета. Служил три года в лагерной охране. Писал рассказы, которые не мог опубликовать. Был вынужден покинуть родину. А в Америке я так и не стал богатым или преуспевающим человеком. Мои дети неохотно говорят по-русски. Я неохотно говорю по-английски. В моем родном Ленинграде построили дамбу. В моем любимом Таллине происходит непонятно что. Жизнь коротка. Человек одинок. Надеюсь, все это достаточно грустно, чтобы я мог продолжать заниматься литературой…».

Когда говорят, что литература – это зеркало жизни, то это в полной мере относится к Довлатову. Он писал только о том, что хорошо знал, – абсурдную жизнь советского человека и еще больший абсурд жизни мыкающегося за границей эмигранта. По сути дела, во всех своих произведениях Довлатов описывал свою собственную жизнь. Его «Зона» – записки лагерного надзирателя из войск МВД, в которых он служил. «Компромисс» – рассказ о жизни писателя в Эстонии и его работе журналистом. «Заповедник» – история его работы экскурсоводом в Пушкинских горах. «Наши», «Чемодан» – рассказ о своей семейной жизни и вывезенном за границу житейском скарбе.

Получилось так, что еще в юности, в армии он столкнулся с очень страшной стороной жизни. «Мир, в который я попал, был ужасен. В этом мире дрались заточенными рашпилями, ели собак, покрывали лица татуировкой и насиловали коз. В этом мире убивали за пачку чая», – пишет он в «Зоне». И не отделяет себя от тех, кого он охранял.: «Мы были очень похожи и даже взаимозаменяемы». Говорили на одном приблатненном языке, распевали одинаковые сентиментальные песни. Претерпевали одни и те же лишения. «Почти любой заключенный годился на роль охранника. Почти любой надзиратель заслуживал тюрьмы».

Страшная реальность «зоны»

Из армии Довлатов, по словам знавших его в то время, вернулся как бы оглушенным. Ошеломленным той страшной реальностью, с которой он невольно столкнулся. Оказавшись потом за пределами родины, писатель не испытал на себе ужасных последствий распада СССР и того хаоса, которые воцарились на просторах прежде «единого и могучего». Но тот опыт абсурда, который он уже получил во время своего пребывания на «зоне», еще до этого ошеломил его и наложил неизгладимый отпечаток на всю его жизнь и на все его творчество. Именно зона сделала Довлатова Довлатовым. «Одним из серьезных ощущений, связанных с нашим временем, стало ощущение надвигающегося абсурда, когда безумие становится более или менее нормальным явлением», – говорил писатель.

Довлатов писал простым и ясным языком. Его проза лаконична, лишена каких-либо украшений, в ней нет описаний сложных психологических коллизий, изысканных картин природы. Его персонажи говорят тем языком, который мы слышали на улицах и на кухнях коммунальных квартир, и который он услышал в эмигрантских кварталах Нью-Йорка. Как и у Чехова, в его рассказах трагическое и комическое, абсурдное и смешное, ирония и юмор тесно переплетены. Писатель в своих книгах неотделим от своих персонажей, как его вертухай был неотделим от зэков, которых он охранял. Довлатов пил, как часто пьет по-черному разочарованный происходящим вокруг русский интеллигент, хотя его отец был еврей, а мать – армянка. Пьянство в его рассказах неотделимо от самого писателя, как оно, увы, до сих пор неотделимо от российского быта. Близко знавший Довлатова Александр Генис писал: «Сергей ненавидел свои запои и бешенно боролся с ними. Он не пил годами, но водка, как тень в полдень, терпеливо ждала своего часа. Признавая ее власть, Сергей писал незадолго до смерти: «Если годами не пью, но помню о Ней, проклятой, с утра до ночи».

В Америке

За двенадцать лет жизни в эмиграции Довлатов издал двенадцать книг в США и Европе. Вместе с друзьями начал издавать в Нью-Йорке газету на русском языке «Новый американец», тираж которой составлял 11 тысяч экземпляров. Его прозу переводили на английский. Довлатов стал вторым после великого В. Набокова русским литератором, писавшим в престижном журнале «Нью-Йоркер». Однако много литературных наград при жизни он так и не получил. Ему была присуждена премия американского ПЕН-клуба за лучший рассказ 1986 года. Но от премии писатель отказался. По условиям конкурса, премия присуждалась неопубликованной вещи, а Довлатов предпочел опубликовать свои рассказы.

Непростой была и его личная жизнь. Он дважды состоял в официальном браке. У него родились три дочери, третья – от его гражданской жены, а последний ребенок – сын Коля в эмиграции от Елены Довлатовой. В Советском Союзе писателя все-таки знали и при жизни. Но только из публикаций в «Самиздате» и авторской передачи по радио «Свобода». Вернулся ли бы он на родину, в ставший Петербургом родной Ленинград, когда рухнул СССР и границы открылись? Трудно сказать. Довлатов умер 24 августа 1990 года в Нью-Йорке от сердечной недостаточности. Теперь его книги в нашей стране издаются большими тиражами.

Неизвестный Бродский

В своих стихах лауреат Нобелевской премии по литературе Иосиф Бродский, как известно, писал, что «придет умирать» на Васильевский остров в родном Ленинграде. Однако умер он в Нью-Йорке, а был похоронен в Венеции. В России поэт сегодня тоже знаменит, однако некоторые его стихи многим неизвестны до сих пор.

…Вечер 27 января 1996 года Бродский, высланный до этого из СССР, проводил в своем доме в Нью-Йорке. Пожелав жене спокойной ночи, поэт сказал, что ему нужно ещё поработать, и поднялся к себе в кабинет. Утром, на полу в кабинете его и обнаружила жена. Бродский был полностью одет. На письменном столе рядом с очками лежала раскрытая книга. Инфаркт – констатировали врачи. Похоронили его на следующий день – в склепе на кладбище при храме Св. Троицы на берегу Гудзона. Впрочем, высказанное в стихах пожелание:

Ни страны, ни погоста

Не хочу выбирать

На Васильевский остров

Я приду умирать…

вполне могло быть исполнено. Но присланное телеграммой предложение депутата Государственной Думы Галины Старовойтовой – похоронить поэта на Васильевском острове – было отвергнуто.

Поэт и переводчик Илья Кутик рассказал, будто за две недели до своей смерти Бродский купил себе место в небольшой часовне на нью-йоркском кладбище по соседству с Бродвеем и составил достаточно подробное завещание. Однако это не подтверждается другими источниками, близкими к поэту, которые заявили, что Бродский не оставлял указаний относительно своих похорон и не покупал место на кладбище.

По словам вдовы Бродского итальянки Марии Соццани, «идею о похоронах в Венеции высказал один из его друзей. Это город, который, не считая Санкт-Петербурга, Иосиф любил больше всего. Кроме того, рассуждая эгоистически, Италия – моя страна, поэтому