— Я и тогда была готова, — пробормотала я.

— Киу ушла, — он посмотрел на коленопреклоненную статую. — Может, пора и мне двигаться дальше? Снова жить и умереть от руки потомка? Такое объяснение тебя устроит, наорочи севера?

— Нет, — ответила я.

— Да, — одновременно сказал целитель.

Явидь промолчала, не сводя взгляда с подвижного песка у ног демона. Ей было все равно.

— Простите, но оно слишком человеческое, — пояснила я.

— Все-таки соболезнования, — решил для себя хозяин Востока. — Я согласен на предложение Севера, точка. Без обсуждений и объяснений. На вас мне наплевать, но, если уйдете целыми, это расценят, как слабость. Толпы охотников за сокровищами будут рыть подкопы, кто-то из моих собратьев обязательно попытается втянуть Восток в распри за пределы, так что…

Простой повернул слепую голову, земля у его ног вспучилась, приподнимаясь, словно там действительно пробивался источник, только состоял он не из воды, а из светлых кристалликов песка.

— Я кое-чего вас лишу, вернее, вы сами отдадите. Или умрете. Мне все равно.

— Нет-нет-нет, — замотала головой Пашка, пятясь от поднимающейся кучи песка и моментально обрастая чешуей, — силы я вам не отдам, человеком жить не стану.

— Если это все, что тебя волнует, мы закончим раньше, чем я надеялся.

Песочный бугор, выросший едва ли не выше меня, прорвался, как прорывается нарыв на коже, выплескивая наружу гной. Мы снова увидели джина. Его все еще обхватывали прозрачные ленты, а в правой руке все еще была пузатая фляга. Тот же исполнитель желаний. И совершенно другой. На левой руке от плеча до запястья отсутствовала кожа, без всякого стеснения открывая голубые вены, белые жилы, перекрученные жгуты мышц и кровь. Много крови. От него пахло паленой кожей и чуть сладковатым мясом с дымком. Каждый сантиметр открытых мышц покрывали узорные ожоги рун.

Больше всего это напоминало то, как клеймят каленым железом скот. Видела один раз в детстве на колхозном поле. Выпученные от боли коровьи глаза, мотающаяся башка, надрывное отчаянное «мууу» заставляли пятилетнего ребенка тихо плакать по ночам еще с неделю.

Последний час плохо прошел для Евгения, в его глазах плескалось нечто такое, чему я даже не сразу подобрала определение. Не страх, не неверие, не вызов, нет. Это было нечто невозможное, униженная жалость, такими глазами собака смотрит на хозяина, который пинает ее сапогом. Смотрит и продолжает вилять хвостом.

Железная дверь распахнулась, в сад вышел Радиф. Тот самый, что еще недавно премиленько смотрелся размазанным по полу. Не представляю, как они восстановили тело, но душа заложника не дала Восточнику умереть.

Встретившись с черными бесстрастными глазами, я вздрогнула. Даже джин не вызывал такой сильной ненависти, как Вестник Простого. Исполнитель желаний никогда не унижал меня, даже копаясь в голове и зная, как это сделать наилучшим образом. Он всего лишь отправил меня на смерть. Радиф же заставлял спрашивать разрешения, чтобы открыть рот и сказать слово.

— Вы отдадите мечты. Только и всего, — Простой поставил ногу на железный остов скамейки, песок с его подошвы посыпался на землю.

— Мечты? Я прошу вас пояснить, джараш, — голос Мартына звучал очень официально. И очень настороженно.

Радиф подошел к Евгению и, не говоря ни слова, заехал кулаком в лицо. Со всего маха. Джин упал на одно колено, не издав ни звука, с полных губ закапала кровь.

— Вы откажетесь от грез. Оставите их здесь. Это просто. Ты, — он указал на целителя, — хочешь…

— Хочу стать целителем вне категорий, бесцветным, — парень шагнул вперед, — и стану. Силу на жизнь не поменяю.

— Как вы трясетесь, цепляясь за то, чему не знаете даже определения. Пресная мечта мальчика из церковного хора мне не нужна.

— Тогда не знаю, — пожал плечами парень, — это все, чего я хочу.

— Да? — Простой повернулся к джину, — желальщик?

— Нет, — ответ джина был тих, но непреклонен.

— Тогда выбирайте любую, — фыркнул целитель.

— Выберем, — памятник поднял каменную руку и занесенный для второго удара кулак Вестника застыл в воздухе. — Желальщик касался каждого и знает ваши грезы.

Радиф все-таки ударил, на этот раз в ухо. Джин даже не сделал попытки уклониться, он по-прежнему стоял на колене, смотря куда-то вдаль, по руке, шее текла темно-бордовая кровь.

Святые! Тихая эпоха, безграничные силы и древние знания, магия за спиной, а какой-то опьяневший от собственной значимости придурок избивает связанного пленника, на вид вдвое старше себя. И дело не в самом факте, дело в бесцельности. Нечисть умеет наслаждаться болью, умеет смаковать ее, пьянеть от медного вкуса крови, как от изысканного коктейля. Но физические страдания, боль тела — это всего лишь газировка в высоком стакане, приятно щекочет нёбо, но не более. Что джину эти удары, когда в глазах плещется бездна? Так, комариные укусы. Затратив вдвое меньше усилий, Вестник мог бы заставить психаря визжать от ужаса, но предпочитал грубость и грязь. Для нечисти боль — искусство, Радиф не был художником, он был мясником.

— Он хочет уехать. Навсегда, — прошептал разбитыми губами Евгений.

— Это не новость, все подростки хотят.

— Нет, не так, — исполнитель желаний поднял голову, ловя взгляд целителя. — Он не может смотреть на свой дом, не может в нем находиться. Там, где отец убил его мать. Убил после его доноса, но не сразу.

— Сколько она там просидела? — спросил Простой, казалось, ему и в самом деле интересно.

— Девять месяцев, — глухой голос джина мало напоминал прежний вкрадчивый баритон, одна из рун, похожая на взлетающую птицу, вдруг наполнилась яркой рубиновой кровью, заставляя исполнителя желаний говорить и говорить. — Ты сказал отцу об измене матери, но она и не думала отрицать, она бросила ему это в лицо, как подвиг, похвасталась своим положением, плодом, что носила под сердцем. Плодом от другого. Она была уверена, что черный целитель не нарушит закон. Он и не нарушил. Для всех твоя мать пропала, а на самом деле сидела там, где ее крики никого не побеспокоили, в подвале, пока не разрешилась от бремени. Черный целитель сделал так, чтобы ребенок в ней не нуждался. Он не нарушал закон и поклялся в этом на камнях правды тем же утром, когда изменница была найдена повешенной на позорном столбе, тем же утром, когда один из мужчин нашел на пороге корзинку с ребенком и, обнюхав, опознал родную кровь, тем же утром, когда ты сбежал, ревя от страха…

— Хватит, — скривился парень. — Это не мечта, это плохие воспоминания.

Святые, а ведь еще год назад я тоже верила, что они соблюдают свои жестокие законы. Сейчас тогдашняя я самой себе казалось дурочкой.

— И я сделаю так, чтобы они остались с тобой, — безглазый повернулся к парню. — Ты останешься в этом доме навсегда.

— Как вы это сделаете? Выставите стражу? Чем та тюрьма будет отличаться от этой? — Мартын храбрился, но даже я слышала в его голосе волнение.